— Многие сейчас задаются вопросом: почему специальная военная операция длится уже почти год, а не была проведена быстро?
— Эту операцию нельзя сравнивать ни с чеченской, ни с сирийской военными кампаниями. У нашего противника — похожий менталитет, общая история, культура. Наши генералы и генералы ВСУ учились в одних и те же военных заведениях. Но ВСУ 8 лет уже воюют на Донбассе, а мы — только 11 месяцев. Причем все эти годы украинцы не ставили себе задачу победить любой ценой, они просто тренировались, набирались боевого опыта.
Не какие-то отдельные воинские подразделения, а вся армия участвовала в боевых действиях. Кроме того, у них была короткая линия фронта, слабый соперник в лице ополченцев, то есть обучение проходило в самых комфортных условиях. Поэтому наивно было полагать, что мы сможем сходу одолеть такого натренированного противника за несколько месяцев.
— Как относится к Российской армии местное население на Донбассе?
— Там, где раньше была зона ВСУ, лояльность населения можно оценить 50 на 50. Они восемь лет жили под украинцами, им как следует промыли мозги, поэтому с цветами нас там не встречают, но и камнями не забрасывают. Опять же после отступления наших войск из Харьковской области и Херсона люди боятся публично объявлять свою симпатию в адрес России.
— Вы пошли добровольцем, но попали в зону боевых действий одновременно с мобилизованными. Можете сказать, кого в основном призвали?
— Между прочим, среди мобилизованных очень много добровольцев, не один я такой. Например, у нас в подразделении из 34 человек было 12 добровольцев. Что касается контингента мобилизованных, то привести всех к единому знаменателю сложно. Народ попадался очень разномастный — как по социальному уровню, так и по возрасту. Парням примерно от 30 до 40. В нашем подразделении был фермер, разводил свиней, был компьютерщик, предприниматель, кто-то в автосервисе работал, и только один паренек рассказывал, что он работал на заводе и ему вручили повестку, когда он пришел на смену.
— Какая мотивация у добровольцев? Деньги?
— Как раз нет. Добровольцы, с которыми мне удалось пообщаться, это люди состоявшиеся и обеспеченные, то есть они ушли на СВО, зная, что у них дома все в порядке, семьи ни в чем нуждаться не будут. Они даже по внешнему виду отличались. Все «упакованы»: фирменное обмундирование, дорогие ботинки тысяч за 30, бронежилет, каска свои, а не уставные, наушники активные…
Помню, был случай во время учений на полигоне в Белгородской области, где нам пришлось преодолевать полосу препятствий, и мы целый час ползали по грязи. После этого мы стоим на построении, и мой друг говорит: «Кирилл, ты выглядишь как воин 80-го уровня, а я — как бомж». Потому что на нем были куртка и штаны, выданные командованием, а я купил все обмундирование в Москве сам.
После этого ко мне потянулись ребята с вопросами, где ты это покупал, сколько стоит и так далее. Правильная одежда для солдата — немаловажный вопрос, в ней должно быть много слоев, и все они должны быть правильно соблюдены. Взять хотя бы термобелье: оно должно впитывать пот, но не задерживать его.
— Но вся такая амуниция стоит немалых денег, разве нет?
— Да, поэтому первые 200 тысяч, которые пришли нам на карточку, когда мы были еще в учебке, очень помогли пацанам одеться и обуться. Многие так и говорили: как только получу губернаторские, сразу побегу за снаряжением.
— Добровольцы — люди мотивированные, убежденные. А как себя вели те, кто и не думал, что им придется воевать? Правда ли, что многие мобилизованные запили?
— В пункте временной дислокации, который находился глубоко в тылу, было разное. Процентов 70 вели себя более-менее нормально, выпивали, но хотя бы знали меру, а 30% — алкоголем злоупотребляли. Но так было только во время нахождения в пункте временной дислокации, и то не во всех частях, конечно. Наверное, мне пришлось столкнуться с худшим примером поведения мобилизованных. У меня много друзей на всех направлениях СВО, и никто из них о подобном не рассказывал.
— А что же командиры? Как они реагировали?
— Вызывали военную полицию, пьяниц забирали, проводили профилактические беседы, потом отпускали. К сожалению, это проблема младшего офицерского состава, потому что они сами в большинстве своем такие же мобилизованные, опыта управления солдатами у них нет.
— Что было потом, когда вы попали в зону боевых действий?
— Там уже никакого алкоголя нет, и если кто-то и пытается бухать, то лишь дебилы. Но их там быстро воспитывают, потому что там уже — зона ответственности боевых командиров, которые не будут сюсюкаться с нарушителями дисциплины, да и сама ситуация не позволяет расслабляться.
— В соцсетях много пишут о так называемых «пятисотых» — тех, кто отказывается выполнять приказ командира, бросает позиции. Вам такие бойцы попадались?
— Да, я знаю одну такую историю. Ребят сначала готовили для разведроты, а потом вдруг послали «за ноль», как солдат пехоты. Дали в руки гранатомет, миномет, из которых они ни разу не стреляли, — иди воюй. Конечно, командир, к которому они пришли, такой подмоге не обрадовался: он ждал спецов, а ему дали абсолютно неподготовленных бойцов.
Товарищи по оружию, которые были в этом подразделении, тоже повели себя не лучшим образом: вместо того, чтобы подбодрить, обучить, как себя нужно вести в боевых условиях, стали их запугивать. Рассказали, что по их позициям работают польские биатлонистки, что их окопы штурмуют иностранные наемники, которые по пояс голыми вылезают из бронемашин с криками: «Русские, капут!»… Парни наслушались этих ужасов и ночью прибежали обратно. Что было с ними потом, не знаю; слышал, что их разоружили и отправили в тыл.
Вопрос: кто в данной ситуации виноват? На мой взгляд, виноваты не только эти бойцы. Мне кажется, нельзя отправлять необстрелянных, необученных мобилизованных в самый ад, а там, на этом участке, была именно такая ситуация.
— Как лично для вас проходило боевое слаживание?
— К счастью, я привыкал к обстрелам постепенно. Первый раз мы попали под обстрел кассетными бомбами еще в Белгородской области — по нам выпустили всего две кассеты, но мне с непривычки показалось, что наступил конец света. Второй раз мы попали под обстрел недалеко от линии разграничения. Мы два дня просидели в подвале, но это тоже было некритично. И уже в третий раз, в Новоселовке, по нашим позициям работала тяжелая артиллерия — вот это была жесть!
— Вас тогда контузило?
— Да. Кстати, должен отметить, что эвакуация раненых и оказание медицинской помощи организованы отлично. Уже через несколько часов я был в госпитале. Врачи у нас первоклассные.
— Наверное, после ранения хотелось побыстрее вернуться домой?
— Если честно, я был очень огорчен, что не смогу сразу вернуться в строй, и придется проходить реабилитацию дома. И я не один такой: все мобилизованные как один, с кем я общался в госпитале, хотели вернуться обратно на передовую, а вот контрактники, как ни странно, наоборот, мечтали поскорее уехать домой.
Нас в палате было 6 человек, и мы постоянно говорили на всякие личные темы. Кто и почему пошел воевать — одни действительно решили Родину защищать, а кто-то просто бабла заработать. Заметил у многих контрактников странную позицию: многие из них уже по 5–6 лет служат в армии, но считают, что во всех бедах на фронте виновато только руководство, а они сами — белые и пушистые.
— А что может сделать рядовой боец?
— Если ты видишь проблему, какой-то непорядок вокруг себя, ты можешь хотя бы написать командиру рапорт. Я когда приехал в полк, там не было вообще никаких дронов, и никто не умел с ними обращаться. Но мне удалось убедить командира, что это необходимая вещь в разведке, в бою, и он со мной согласился. Друзья помогли с покупкой техники, мы организовали свой отряд операторов беспилотников, и сейчас уже к нам едут перенимать опыт из других полков.
— Как у бойцов налажена связь с близкими?
— Все зависит от того, где находишься. В некоторых местах мобильная связь не ловит вообще — тогда только через Интернет. Ребята ставят антенны, подключают роутер и общаются с родными. Это возможно даже в километре от позиций. А если мобильная связь ловит, то можно купить местную симку, вставить в обычный кнопочный телефон и звонить. Но нужно иметь в виду, что луганские сотовые операторы работают через украинские вышки, поэтому врагам не составит труда прослушать любой разговор — надо понимать, что можно, а чего не стоит выдавать в эфир.
— Можете дать мобилизованным новичкам какой-то универсальный совет, как сохранить свою жизнь?
— Твоя жизнь в твоих руках, не жди, что придет командир и все исправит, видишь что-то неправильное — исправь, видишь, что рядом с тобой боец нарушает правила безопасности, — вмешайся.
— Как?
— Сначала объясни, что так делать нельзя, не понимает — дай прикладом по зубам.
— А если тебе достался плохой командир?
— Сам стань лидером. Нас привезли под один городок и бросили в лесу. Ни палаток, ничего. Командир пошел искать, где бы нам расположиться на ночлег. А я спросил ребят, кто хочет со мной жить, собралась группа, мы распределили обязанности. Одни пошли искать палатку, другие выпилили деревянные стойки. Через какое-то время командир вернулся, а у нас уже есть крыша над головой. Когда ребята берут ситуацию в свои руки, у них проявляются лидерские качества, и потом из них вырастают хорошие командиры.
— Говорят, что в окопе находиться во время обстрелов безопаснее…
— Да, но для психики это очень тяжелое испытание, особенно когда работают «Грады». Человек так устроен, что ему хочется спрятаться во время обстрела в здании, хотя это намного опаснее. Стены не защищают тебя, как окоп, но ты чувствуешь себя под крышей спокойнее. А в окопе ты под открытым небом, плюс холод, грязь, вода, дикий грохот над головой — к такому нужно приучать мобилизованных постепенно, а не бросать их, как котят, в омут с головой.
— В сводках Минобороны часто употребляли такой термин, как боевое слаживание мобилизованных. Что это значит?
— К сожалению, тут тоже все зависит от удачи. Попадешь к толковому командиру — он тебя всему научит. Не повезет с командиром — тогда сам ищи бывалого бойца и пытай его обо всем. Например, к нам приехал командир роты — он рассказал, что такое разведка, как она работает, дал все порядки. Мы учились расставлять бойцов на позиции, нам рассказали, кто с кем будет рядом в бою. Вот это я и называю боевым слаживанием.
— Как прошло первое боевое задание?
— Мне очень повезло с напарником. Это был заместитель командира роты, он знал, что я мобилизованный, поэтому старался меня оберегать от всех опасностей. Все время меня учил, куда можно наступать, куда нельзя. Командовал: «Здесь сядь, тут приляг, вот мина…» За один день работы с ним в паре я получил знаний больше, чем за все время обучения на полигоне.
— Знаю, что вы еще дома готовились к СВО, много читали специальной литературы, смотрели видеоролики в Интернете, ходили на стрельбище, а какой шанс остаться в живых у мобилизованных, которые даже не помышляли о том, чтобы взять в руки оружие?
— Я убежден, что у русских мужчин в генах заложено быть воинами. Видел ребят, которые не знали, с какой стороны в руки брать автомат. Но за два дня боев они моментально всему научились. Например, у нас в подразделении был парень — у него после первого обстрела тряслись руки и ноги. Он подошел ко мне и чуть не плача спрашивал: «Кирилл, что мне делать, я так боюсь, что меня просто всего трясет изнутри…»
— И что с ним потом стало?
— Через два дня он сел на бронированный транспортер МТЛБ и повез ребят «за ноль», как заправский водила. Причем командир сказал, что он делает это лучше бывалых бойцов, потому что его страх переходит в профессионализм. Он досконально изучил карту минных полей, узнал, где можно попасть под обстрел, и все такие опасные места стал объезжать.
— И все-таки что бы вы посоветовали совсем «зеленому» мобилизованному, попавшему на СВО, в плане собственной безопасности?
— Нужно как можно больше общаться с теми, у кого уже есть боевой опыт. Как только увидишь опытного бойца — контрактника, боевого офицера, — не стесняйся, сразу подходи и спрашивай: как не наступить на мину, что такое «выход» и что такое «вход», какой звук у 152-миллиметрового снаряда, какой — у 82-миллиметрового? Мы именно так всему учились — через общение с обстрелянными бойцами.
А еще я считаю, что все решает солдатское везение. Рядом со мной, буквально в пяти метрах, дважды падали, но не разрывались снаряды. Ну что тут можно сказать? Судьба!
— Допустим, стрелять из автомата или миномета можно научить за одну-две недели, но армия — это ведь не только пехота. Как готовят мобилизованных для артиллерии или танкистов?
— У нас были танки, наполовину разобранные, на которых ребята проходили обучение. Были и артиллеристы, но скажу честно: 80% из них потом были переведены в пехоту.
— Почему?
— Представьте, что у вас есть рота мобилизованных, у которых в учетной карточке записано «артиллерист». Они два месяца просидели в пункте временного расположения, но у командира нет техники, чтобы их обучить. Теперь вопрос: какой от них толк как от артиллеристов? Никакого. Поэтому их переводят в пехоту, потому что там всегда недостаток людей.
— Наверное, в этом случае опять все зависит от командира, в чье подчинение попадешь?
— Да. Я лично знаю двух совершенно разных командиров полков. У одного идеальная иерархия, строгая дисциплина и прочные связи с соседями. Ему все местные помогают, у него отличные окопы и блиндажи, везде стоят печки, отличная кухня.
— Короче, настоящий хозяин!
— Вот именно. И есть другой командир полка, у которого ничего этого нет. Оба полка стоят на позиции рядом. Через одного враг не пройдет, а там, где стоит второй полк, они легко могут пройти. Так и бывает. В той же Балаклее вэсэушники нащупали слабую точку в наших позициях и прорвали линию фронта. А когда прорыв, то отступают все — и сильные, и слабые.
— Получается, низовой офицерский состав — становой хребет на войне?
— Выходит, так. Конечно, вертикаль очень важна, генералитет, военная стратегия и все такое прочее. Но если не будет сильной горизонтали, прочной связи между соседними подразделениями, причем из разных родов войск, то победить нам будет очень сложно. А обеспечить эту связь могут только обычные офицеры и солдаты, что находятся на земле. Я знаю случай, когда один командир пехоты координировал артиллерию на своем участке через сообщения в известном месседжере. Передавал артиллеристскому расчету азимут, расстояние до вражеской цели, а те, исходя из этих сообщений, корректировали огонь. И у них это неплохо работало, причем такой контакт настроили не генералы, а сами старлеи и майоры.
— Разве можно на передовой пользоваться мобильным телефоном? Когда мобилизованные погибли в Макеевке, одна из причин, которую тогда называли, была мобильная связь, которой бойцы пользовались в новогоднюю ночь.
— В современной войне без мобильного телефона не обойтись. Например, как можно управлять беспилотником без мобильника или планшета? Конечно, когда мы шли в тыл к врагу, на разведку, то телефоны с собой не брали или вынимали симку, ставили на авиарежим. Но если ты сидишь в окопе, то телефоном можно пользоваться.
— Не боялись, что украинцы запеленгуют?
— Все и так знают, где наши позиции. Напротив, если они увидят, что в таком-то месте высвечивается много телефонов, они побоятся там наступать, а артиллерия нас и без телефонов видит и бьет по позициям.
Я считаю, что мобильной связью пользоваться на войне можно, но делать это надо с умом. Что касается Макеевки, то я хорошо знаю место расположения этого злополучного ПТУ — вокруг полно домов, где живут люди. Безусловно, все видели, что там находится большое количество мобилизованных, и, скорее всего, какая-то агентура передала эти сведения украинцам.
— То есть вы с оптимизмом смотрите на ситуацию в наших войсках?
— Конечно, мы быстро учимся эффективно воевать, причем с помощью самых современных технических средств. Вспомните, сколько было в начале СВО дебатов по поводу применения беспилотников: нужны они, не нужны… А сейчас даже в моем подразделении есть разведрота, которая применяет дроны, есть лаборатория, где их можно отремонтировать или модернизировать. Кстати, наш командир хочет юридически утвердить статус такого подразделения.
— Вы сейчас проходите реабилитацию после тяжелого ранения, но тем не менее все время ездите в зону боевых действий, как волонтер возите специальную технику для своего отряда беспилотников…
— Ну а как иначе? Это мой отряд, как только врачи разрешат, я туда вернусь.