Когда приезжаешь в прифронтовую Александровку, то начинаешь буквально физически осознавать выражение «все под Богом ходим». По поселку, вне зависимости от времени суток, перемирий и внешнеполитической повестки, прилетает регулярно, начиная от крупнокалиберных пуль и заканчивая 120-мм и 122-мм снарядами. Они разрушают хлипкие домики, осколки пробивают крыши, а окна лопаются от взрывной волны. Поселок окружен линией фронта, и по большому счету безопасных улиц здесь нет. Но есть те, по мере продвижения по которым в сторону серой зоны с каждым новым домом тебе становится все неуютнее. Одна их таких — улица Челюскинцев, первые дома которой прилегают к балке с украинскими позициями.
Она тянется от ангаров фермы, которая работает до сих пор, вплоть до балки, разделяющей занятую ВСУ Марьинку и Александровку. От фермы мы едем медленно, а открытые участки проезжаем на максимально возможной скорости, сигналя, чтобы никто в этот момент не выскочил на дорогу и не попал под колеса машины. Проезжаем небольшой ставок, на другом берегу которого можно невооруженным глазом рассмотреть украинские позиции. Крайняя в поселке улица, улица Челюскинцев, сейчас мало подходит для неспешных прогулок, особенно самые первые ее дома — отсчет здесь начинается от Марьинки.
В доме 12 на улице Челюскинцев, откуда рукой подать до весьма условной нейтралки в сотню метров, живет одинокая женщина Галина Николаевна Лайко, пенсионерка и вдова. Муж ее умер 12 лет назад, еще до войны. Она работает в александровской школе техничкой, но до 2 августа взяла отпуск, чтобы отдохнуть и повозиться в огороде. Правда, отпуск не задался, стреляли почти каждый день, а одна из мин, 120-мм, упала в ее огород под фруктовое дерево. Не взорвалась, что спасло жизнь женщине и уберегло ее небольшой домишко от фатальных разрушений.
— Вот такого за всю войну не было, буквально на шесть домов легло 30 снарядов. То было 30 в 2017 году на два переулка, а это на шесть домов. Вот этот квадрат наш. Я вообще не знаю, как выжила. Мне говорят, что если бы упало в крышу, то меня не было бы, — рассказывает женщина главе поселка Константину Чалому, который приехал посмотреть на разрушения.
Как и во многих домах в прифронтовой зоне, в доме Галины Николаевны выходящие на фронт окна забиты фанерой от осколков. На подоконнике и на стене иконы, сразу за стеной покоится та самая неразорвавшаяся мина.
С другой стороны скромно обставленной комнаты — выцветший портрет хозяйки: все то же юное, немного наивное доверчивое выражение глаз и кудрявая челка.
— Вы почти не изменились, — говорю я без доли лукавства.
— Да ладно вам, старая уже совсем стала, — смущается женщина.
У живущих на фронте людей бессмысленно спрашивать, сколько попаданий они пережили за семь лет войны. Одно время Галина Николаевна хотела записывать прилеты, но в какой-то момент бросила. Рассказывает, что «пара десятков „хороших“ попаданий» так уж точно пережила. Люди помнят только самые разрушительные обстрелы, а остальное воспринимают уже как стихию, неотъемлемую часть своего бытия, креста, который им по какой-то причине приходится нести. Но в какой-то момент нервы не выдерживают и у тех, кто пережил уже многое.
— Я уже не знаю, что мне делать, не могу еще прийти в себя, прихожу домой и меня колотит, а потом начинаю что-то делать по огороду и никак не получается.
Однако, несмотря ни на что, огород у Галины Николаевны ухоженный, грядки аккуратные, а корзинки подсолнечника прилежно подвязаны марлей, защищающей поспевающие семена от воробьев.
После семи лет жизни под огнем в конце концов не выдержала и Елена — молодая черноглазая женщина, работающая в поселковой администрации. С неделю назад ее дом на улице Челюскинцев, 6а обстреляли зажигательным снарядом — промокшее во время дождей деревянное строение разгоралось долго и его можно было бы потушить, но украинский снайпер не подпускал пожарные службы и хозяев к возгоранию. Елена просит не фотографировать ее, потому что боится снайперов и не хочет лишний раз светиться, привлекать внимание. Она говорит, что сейчас ей стало страшнее жить в поселке, чем в первые годы войны, и ей не хочется лишний раз испытывать судьбу, привлекая к себе внимание.
— Обстрелов много, стрелять начинают в любую минуту. Этой весной мы ночевали все время у соседей, у них подвал мощный, а теперь переехали подальше, в более безопасный район. Мама там уж жить не может, ребенок, дочь 20 лет, — тоже. Самым страшным для нас было лето 2015 года, но даже тогда мы знали, что днем стрелять не будут, хотя обстрелы были страшными. А вот последние три года обстрелы не такие сильные, но подлые, они начинаются среди бела дня неожиданно, когда ты не готов к этому. Попаданий в наш сгоревший дом за это время было не счесть. Как ни день, так что-то прилетает — пули, мины, СПГ. В 2019 году три мины попало, но тогда мы умудрились восстановить дом, залатали, утеплили и смогли пережить в нем зиму. А в тот день, 14 июля, дом уже не устоял. В 13.45 начали стрелять, а около трех, когда все загорелось, продолжили, не дали возможности подойти. Это не первый раз такое, когда загорается дом, а следом начинается массированный обстрел, — говорит Лена.
Украинские военные, находящиеся в 300 метрах, не могли не знать, кто живет в этом доме.
— Они прекрасно все знали, там все просматривается и если нет листвы, то ты вообще как на ладони, но и с листвой страшно. Первые годы и страха-то какого-то не было, а сейчас появился животный страх. Раньше боялись неизвестности, а сейчас боимся, потому что знаем, что нас может ждать. В 2019 году нашу соседку ранил намеренно снайпер. Она еле выжила.
— Как спасались от обстрелов? — задаю я вопрос, на который, как правило, люди дают один и тот же ответ.
— На Бога да на авось полагались. Одно время просто знали, что в такой-то период лучше не выходить, укрываться. Мама, а она инвалид третьей группы, постоянно жила на клофелине, у нее постоянно было давление из-за переживаний. Мы для нее сняли квартиру на Петровке, а сами остались тут. Не уезжаем. Да кому мы нужны? К тому же тут у нас друзья, знакомые, мы выросли здесь.
На улицах в Александровке, по которым мы едем с Чалым, попадаются новые разрушения, свежие дыры от осколков в заборах. Целые дома встречаются редко, практически везде на окнах ДСП или мутная пленка, тоскливо развевающаяся на ветру. Некоторые окна забаррикадированы кирпичами от осколков.
Металлические заборы, как решето, и только ухоженные огороды, да абрикосовые деревья выглядят жизнеутверждающе, напоминают о том, что жизнь не ушла из этого поселка. Узнающие Чалого люди останавливаются и в окно автомобиля нередко на ласковом суржике рассказывают о том, что им нужно залатать крышу или заделать разбитое окно. Им часто помогают волонтеры, но сейчас работать с прифронтовыми домами многие не хотят, опасаясь попасть под снайперский огонь, который на этих улицах частенько открывают по гражданским.
Когда Чалый заходит в свой кабинет в здании администрации, то к нему сразу же выстраивается очередь из местных жителей, каждый из которых просит решить ту или иную проблему. В основном все вопросы так или иначе связаны с войной и разрушениями. Кто-то просит, чтобы военные присматривали за домом, оказавшимся в серой зоне, кто-то спрашивает, не завезли ли стеклопакеты или шифер для перекрытия пострадавшей от попаданий крыши.
Василий Евтухович Киричатый, добродушный и уже немолодой мужчина, пришел узнавать, не появились ли стройматериалы для ремонта дома. Начинает с радостной новости:
— Представляете, в тот день в роддоме семь девочек было и один мальчишка, один-единственный. Мой! — говорит он, улыбаясь широкой, счастливой улыбкой, от которой все его лицо преображается и молодеет.
— Внук? — бестактно уточняю я.
— Какой внук?! Сын! — отвечает он с негодованием, выразительно растягивая слова и акцентируя каждую букву. — Наследник под старости лет.
Ребенку всего месяц, совсем крошка — его еле видно в крупных руках отца. Вместе с рождением малыша у Василия Евтуховича появилось естественное желание создать уют в семейном гнездышке для молодой жены и наследника.
— Окна-то снова разбило, я их пленкой позакрывал. Помните, вы мне давали стеклопакеты? Уже нема их? — спрашивает мужчина поселкового главу.
— Так я все поотдавал уже, с осени пооставались пленки, могу их дать, — отвечает Чалый.
— Да пленка-то есть у меня, — сокрушается Василий Евтухович.
Жизнь любит удивлять, и в тот день, когда я приехала писать о войне и отчаянии, она подкидывала мне истории о мире и возрождении. К Чалому в кабинет зашла моя старая знакомая — Марина Зосимова. Я была у нее несколько лет назад, тогда она еще жила в серой зоне — за последним блокпостом ДНР. Дом от постоянных прилетов поблизости покосился и держался с одной стороны на подпорках.
По ее дочке Лере забавы ради стрелял украинский снайпер, когда та собирала клубнику в огороде. В какой-то момент, когда по дому прилетело днем, а их с дочерью только чудом не оказалось дома, Марина не выдержала и уехала из нейтральной зоны на более безопасную улицу в Александровке. Сейчас она пришла на прием к Чалому вместе с Мирославой — младшей дочкой, родившейся совсем недавно.
— Перед родами приезжал какой-то российский канал и с ним иностранцы. У меня один спрашивает: «Как вы в такой ситуации решились родить?» У меня глаза на лоб вылезли. Я говорю: «Какая такая ситуация? Война? Так а что, нам не жить теперь, что ли? В Великую Отечественную войну рожали — и ничего. Все живут — и мы будем жить всем назло».
Константин Чалый с поселком с самого начала, он еще в первые дни войны, когда местная власть была парализована, вывозил раненых и помогал собственноручно тушить пожары после обстрелов. Александровку Чалый возглавляет уже много лет.
— В последние месяцы очень напряженная ситуация у нас. Она опасна тем, что обстрел может начаться в любую минуту. Если раньше мы ждали обстрела в ночное время, то сейчас они начинаются внезапно. Три дня назад (разговор состоялся в пятницу, 23 июля. — Ред.) в 10.30 два снаряда легли на Школьную, 2 и на Школьную, 4. Пострадали дома, выбило окна, двери, но, слава Богу, никто из жителей не был ранен и убит. За день до этого начался плотный обстрел поселка артиллерией, мы насчитали 28 снарядов 122 мм, сгорел дом по улице Челюскинцев. Этот дом крайний оставался на улице, так как все дома слева и справа сгорели. Хозяйка со слезами на глазах смотрела, как он догорает. В данный момент там со стороны Украины все простреливается, просматривается, работают снайпера и передвижение опасно. Обстановка остается крайне нестабильной, в любую минуту может начаться обстрел не только стрелковым, но и тяжелым вооружением. Мы за четыре дня потеряли четыре дома, — говорит Чалый.
Затишье в начале лета было недолгим и условным, потому что стрелковые обстрелы сохранялись. Сейчас по Александровке ежедневно что-то попадает.
— Это не последние обстрелы — в августе будет сухостой стоять и, как обычно, Украина в это время начнет поджигать траву и дома, обстреливая нас зажигательными боеприпасами. Они встали не только с запада, но и с южной стороны. С южной стороны они подошли примерно на расстояние 200—250 метров, и нас разделяет только водная гладь ставка от ближайших позиций ВСУ. Зимой там был снайпером убит мужчина. Вообще эта улица Челюскинцев — самая обстреливаемая в поселке. Сказать, что у нас напряженная обстановка, нельзя, можно сказать, что здесь идут боевые действия. Обычные боевые действия. Стрелковое утром, вечером и днем. Пули долетают до центра поселка, до школы, недавно там было разбито окно на четвертом этаже. Пули нередки не только в центральной, но и в восточной части. Бывает, что просто выезжает БМП-2 со стороны Марьинки и ведет хаотичный беспорядочный огонь по поселку.
Иск в ЕСПЧ, который недавно подала Россия, по его мнению, нужно было подавать уже давно.
— Такой геноцид нашему народу устроили! Почему мирные жители должны страдать, менять свой образ жизни? Рушатся не только дома, но и судьбы. В нашем прифронтовом районе остались преимущественно те, кому некуда и не на что ехать. Осталась социальная категория граждан — много брошенных стариков, многодетных мам. У мирных не было понимания, почему мы молчали. Теперь подана жалоба, и она озвучивает наши чаяния и надежды.
Словно бы в подтверждение слов Чалого о том, что в поселке не бывает ни одного спокойного дня, на следующий день после нашего разговора появились сообщения об атаке украинского беспилотника, сбросившего снаряд на дом по Челюскинцев, 1. В этом доме живет четырехлетний ребенок, который, услышав жужжание, успел укрыться в сарае и не пострадал.
К сожалению, это далеко не первое и, увы, не последнее попадание в их дом. А Александровка, куда я приезжаю достаточно часто на протяжении долгих военных лет, в ближайшее время не пропадет из военных сводок. И все так же будет напоминать неслучайно поставленную во время войны в «Донбасс Опере» кантату «Кармина Бурана» Карла Орфа, где рождение и смерть идут совсем рядом друг с другом, вопрос о том, кто выживет под многолетними обстрелами, решает непредсказуемая фортуна, а людям приходится полагаться только на Бога, под которым мы все ходим. И еще продолжать жить — каждую неделю вставлять новые стекла в разбитые взрывной волной окна, сажать цветы в усеянную пулями землю, сеять хлеб по соседству с заминированными полями и рожать детей, которые еще ни разу не засыпали под мирным небом.