Протесты в Минске куда больше напоминают «бархатные революции» Восточной Европы 1989-го, чем киевский Майдан. Когда народ становится субъектом истории и источником власти, постсоветские режимы оказываются бессильны, считает эксперт Московского центра Карнеги Андрей Колесников.
Давно на политическую авансцену не выходил рабочий класс. Минский тракторный (лицо республики — трактор «Беларусь»), Минский автомобильный, Минский моторный, «Беларуськалий», «Белшина», «Гродно Азот» и многие-многие другие, включая «Милавицу», предприятие по пошиву женского белья. Все это совсем не похоже на городской образованный средний класс, сидящий, как известно, на печеньках от Сороса и Макфола. И все это очень неожиданно, — как если бы на сцену внезапно взгромоздился лично Карл Маркс с «Капиталом» в руках.
Лукашенко стал заложником той социальной структуры, которую он не столько строил, сколько сохранял все эти годы. В этой структуре роль основы социальной поддержки диктатора играло такое воображаемое сообщество, как «люди труда», работники предприятий индустриальных секторов. Словом, пролетариат, причем преимущественно казенный, государственный. Но противопоставления хорошего рабочего класса и плохих шибко продвинутых городских страт, прозванных батькой «безработными», не получилось — между ними не оказалось социальных перегородок. И недовольство Александром Григорьевичем свободно распространилось от класса к классу. Белорусская революция уравняла всех — в ней «нет ни эллина, ни иудея», ни пролетария, ни интеллигента.
Белорусский бунт обрушил белорусский миф о покорной нации. Появление рабочего класса как антилукашенковской силы сломало шаблон, в соответствии с которым пролетариат является социальной базой диктатора. И диктатору пришлось пойти на уступки — снизить градус репрессий, быстро приближавшихся к практикам пиночетовского переворота 1973 года. Это не сдача позиций, а тактический шаг назад. Но в ситуации, когда «верхи не могут, а низы не хотят», любой шаг назад оказывается маленькой, но сдачей позиций.
Силовики еще не сделали в массовом порядке то, что называется «переходом на сторону народа». Но первые прецеденты отказа применять насилие и даже продолжать службу есть. По опыту «бархатных» революций, силовые и армейские структуры обладают чутким радаром, и когда градус противостояния повышается до верхнего предела, они перестают занимать сторону действующей власти. Пока такой момент не наступил: то ли радар сломался, то ли революция не вошла (или не войдет) в высшую фазу, когда силовики или сливаются, или братаются с восставшими массами.
Революция по-белорусски — это не украинский Майдан с горящими шинами. Это и не «арабская весна», и не «цветные революции», — ночной, хотя и искусственно лелеемый, кошмар Кремля. Белорусы показали, что они ближе стоят к Восточной Европе, чем другие бывшие республики Союза. Их революция — а это, безусловно, революция, даже если Лукашенко в этом ее начальном эпизоде устоит, — похожа на события в Польше и Чехословакии в 1989 году. Хотя Лукашенко ведет себя скорее как Чаушеску.
Строго говоря, буквальное повторение этих революций, как и перестройки, невозможно. Но мирный характер народного движения, охват всех социальных страт, внятность месседжа (понятно, кому надо уходить) — все это делает Белоруссию-2020 похожей на Восточную Европу-1989. Нет лидера? Нет своего Вацлава Гавела, Леха Валенсы? Да, Светлана Тихановская лишь символ оппозиции Лукашенко. Да и оппозиции-то в политическом смысле нет. Но есть кое-что похуже для режима: пробудившееся гражданское общество. Или общество, которое стало гражданским. И в этой ситуации лидер появится. Станет ли им Тихановская, большой вопрос. Но не в лидере сейчас дело, а в абсолютном единстве гражданского общества, которое в равной степени состоит из рабочего Кузнечного завода тяжелых штамповок и солистки хора Минской филармонии. Это абсолютно уникальная ситуация. Но она уже не выдуманная, а реальная.
Лукашенко страшен, как страшен раненый и загнанный в угол зверь. Опция кокетничанья с Западом для него закрыта. Упасть он может только в объятия Путина. Но Кремлю идти войной за Лукашенко как-то нерационально. Белоруссия — не Крым, мобилизационный эффект от присоединения братской страны, даже если оно произойдет без единого выстрела, рейтинги Путину не поднимет. И если население Крыма встречало Путина как освободителя и собирателя земель русских, то белорусы, тем более после столь впечатляющего пробуждения гражданского общества, воспримут российского президента как интервента и оккупанта. Не для того Белоруссия сбрасывает Лукашенко, чтобы получить Путина. Не для того избавляется от диктатуры, чтобы получить автократию.
Лукашенко станет сопротивляться. Он не сядет с оппозицией за «круглый стол». Постсоветские автократы так просто не сдаются. Но и опций поведения у него не так много. Как и у Кремля, который впал в ступор, получив сначала одно рвущее шаблон и ставящее в тупик явление, — хабаровские протесты, — а теперь еще и «братский» сюрприз, с которым непонятно, что делать.
Москва держит паузу, но это не спокойствие силы, а проявление бессилия от непонимания происходящего и отсутствия инструментов ответа на нерасшифрованный вызов. Что делать? Навязывать марионетку? Продолжать держать в партнерах Лукашенко? Наблюдать, как Белоруссия вслед за Украиной уходит на Запад?
Это ведь страшная и непонятная вещь, когда народ становится не абстракцией из расширенной, дополненной и обнуленной Конституции, то есть совершенно выдуманной субстанцией, а вполне себе, выражаясь марксистским языком, материальной силой. И даже субъектом истории и действительно источником власти, сменяемости которой он так хочет.
Проблема для Кремля в том, что это еще и национальная революция, борьба за независимость. За независимость от все еще нависающего и повязывающего по рукам и ногам наследия «совка». И от «старшего брата», четверть века играющего с батькой, как с котенком, брата, отказывающегося считать Белоруссию самостоятельным государством, а белорусов с их языком — отдельной нацией.
Всякий белорус бастует по-своему. Минская филармония на улице пела «Купалiнку». В знак того, что протест мирный и национальный.
«Купалiнка-купалiнка, цёмная ночка,
Цёмная ночка, а дзе ж твая дочка,
Цёмная ночка, а дзе ж твая дочка».
Вопросы, впрочем, остаются. Главный из них — чем закончится этот первый эпизод революции.
Мнение автора может не совпадать с точкой зрения редакции
