Донбасс стал ковчегом для тех, кто выбрал русский путь

 

НОВОРОССИЯ


Донецк, Краматорск, Крым, Луганск, Мариуполь, Новости ДНР, Новости ЛНР, Новости Новороссии, Приднестровье, Ситуация на блокпостах, Славянск, Широкино,

ОПОЛЧЕНИЕ НОВОРОССИИ


Сводки от ополчения Новороссии, Алексей Мозговой, Ополченец Гиви , Ополченец Моторола, Светлодарская дуга, Сводки Басурина,

ЛЮДИ


Адекватные политики запада, Игорь Стрелков,

СОБЫТИЯ


Бои за донецкий аэропорт, Дебальцевский котел, Константиновка, Марьинка, Отставка и арест А. Пургина, Переговоры в Минске, Расстрел автобуса под Волновахой, Стрельба в Мукачево,

ОРГАНИЗАЦИИ


Антимайдан,

УКРАИНА


Геническ, Днепропетровск, Запорожье, Киев, Киевская хунта, Комитет спасения украины, Николаев, Одесса, Подкарпатская русь, Правый сектор, Убийство Бабченко, Украина, УПЦ, Харьков,

ДНР


Горловка
Дебальцево
Ясиноватая

В МИРЕ


Вооруженные конфликты
Новости Белоруссии
Новости мира
Постсоветских пространство
Цветные революции




Война на Украине
 


2019-05-27 15:10


Бои за донецкий аэропорт. Фото и видео боев в донецком аэропорту, Антимайдан Украина, Вооруженные конфликты. Боевые действия, Антимайдан, Новости ДНР сегодня. Последние новости Донецкой народной республики 2022, Антимайдан Славянск. Новости. Бои в Славянске, Краматорск, Новости Новороссии

Пять лет назад журналист Юрий Ковальчук в Краматорске участвовал в горячей стадии Русской весны. Он приехал туда в то время, когда местные жители голыми руками останавливали украинскую военную технику…

– Юрий, когда и с чего для вас начиналась Русская весна?

– Зимой 2014 года я сотрудничал с николаевским региональным изданием «Набат» и со всеукраинским изданием «Голос. Ua». Писал о событиях на майдане. Но выпал из обоймы: в начале февраля попал в больницу в родном городе Новая Каховка Херсонской области. У меня была тяжелая травма ноги. Вышел из больницы в марте, передвигался на костылях. Пытался принимать участие в местном антимайдане. Но скажу откровенно: все мероприятия в Херсоне и в Новой Каховке носили смехотворный характер.

В марте редактору издания «Набат» пришлось бежать в Крым. В Херсоне и Николаеве начались определенные репрессии. Казалось логичным: ехать в Крым. Оказавшись в Севастополе, я понял, что помощь никакая и не нужна, всё уже произошло: ходят счастливые люди, играют бравурные марши… И тут началась «АТО» в Донбассе. В конце апреля я поехал в ДНР. В Донецке в тот момент происходили события скорее ритуального какого-то характера. Проходили митинги, люди активно боролись за место у микрофона на сцене возле обладминистрации. Мне хватило буквально нескольких часов, чтобы понять: делать здесь мне нечего – надо ехать непосредственно в Славянск. Но попасть туда было довольно проблематично. Славянский гарнизон испытывал нехватку оружия. Да и в Краматорске не было возможности вооружить и экипировать всех желающих.

– Но вас зачислили в ополчение?

– Вероятно, потому что во мне особое желание разглядели или потому что я издалека прибыл. Буквально с первой ночи я начал принимать посильное участие в деятельности ополчения. Поначалу стояли на блокпостах. Но был такой момент, где-то в начале июня, когда всех опросили: у кого не было за плечами хотя бы срочной службы – загоняли в комендантскую роту. Я в тот период помогал наладить работу радио в Краматорске. Это было архиважно. Потому что Славянск был отрезан, практически без связи.

Впоследствии, когда появилось больше оружия, уже можно было участвовать в более серьезных мероприятиях.

– И какое это было оружие?

– Изначально, когда я попал на блокпост, у нас были самозарядные карабины Симонова – до десятка на оба блокпоста. Появлялись и охотничьи ружья. Один автомат и одна противопехотная «муха» кочевали по всем блокпостам, туда-сюда. Стояло огромное количество коктейля Молотова. Вспоминается одна из первых ночей в мае, когда у нас вообще забрали всё. Остался один АК с одним рожком… Мы сидим и понимаем, что, в случае чего, максимум, что можем сделать, это покидаться коктейлями и героически погибнуть.

Потом начались первые артиллерийские обстрелы. В середине июня у нас появились в более или менее достаточном количестве автоматы Калашникова. О подствольниках речь вообще не шла. И только в двадцатых числах июня у нашего отделения появились «Утес» и АГС. Были и два противотанковых ружья 1942 года (я одним из них заведовал).

– Что запомнилось из «серьезных мероприятий»?

– Мы сунулись на аэродром, который находился под контролем ВСУ. И попали на очень хорошо пристрелянную территорию. Не знаю, как мы вообще оттуда вышли. Потому что работали снайперы по уже пристрелянным точкам, минометы, бронетехника. Работали с капониров. Но обошлось малой кровью: несколько осколочных ранений и контуженных. В том числе и я получил контузию.

Помню, как в июне украинцы сбрасывали пакеты с воздуха – помощь тем, кто был блокирован на аэродроме. Какая-то их часть пролетела мимо. И мы гонялись за этими пакетами с боеприпасами два дня. Один отжали себе. А еще на один вышли – увидели БТР. Понятно, что это не наши. Вступили в огневой контакт, вроде кого-то подранили. И отошли, потому что против БТРа было нечем воевать на тот момент.

Еще были случаи, когда тентованные газели с минометами постоянно выезжали в Старый город в Краматорске. Ночью отстреляются и уедут в неизвестном направлении. Мы за ними гонялись, помню.

– Откуда они приезжали?

– Скорее всего, с аэродрома. Можно вспомнить, что и в Донецке в первую военную зиму такие диверсанты появлялись.

– А что знаете о том бое, где ополченцы использовали заводскую технику?

– На НКМЗ (Новокраматорский машиностроительный завод) реквизировали две ИМР (инженерные машины разграждения). Это как танк, но с ковшом и без оружия по большому счету. Я в том бою не участвовал. Но с участниками знаком. Наши товарищи умудрились выскочить на украинский блокпост под стелой в Славянске. И этим ИМР они запахали окоп, в котором находились бойцы ВСУ. И когда наши уже уходили, украинцы сверху, с Карачуна, насыпали минометами с перепугу по своим. Я не знаю, кто там больше: наши положили их или сами украинцы своих. А когда выходили уже наши товарищи на ИТР, попали на нашу разведку. И, как бывает, открыли друг по другу огонь. Был как минимум один тяжелораненый.

– Вы были свидетелем артиллерийских обстрелов Краматорска, как журналист освещали эти военные преступления киевского режима…

– 16 июня был первый серьезный обстрел, из «Акаций». Были жертвы среди мирных. Я тогда вырвался – насколько мог, отснял; отправил материал на «Политнавигатор». Постепенно обстрелы становились ежедневными.

– И откуда прилетало?

– Думаю, что обстреливали с Карачуна. С горы виден весь город как на ладони. По прямой там – 5-6 км. Наверное, в то время было маловато практики у ВСУ. Когда самолет отработал по улице Румянцева, судя по всему, целили в нашу «располагу», а попали в маршрутку с мирными.

– Это уже после так называемого перемирия, которого не было как такового?

– Мы как раз были на блокпосту «Кондёр» со стороны Карачуна. Помню, тогда еще телевышку на горе завалили. По городу сильно били «Ураганы», кассетные боеприпасы использовали. И вот уже утром 1 июля мы ждали смену, чтоб нас отвезли. И раздался характерный звук… Ни с чем не спутаешь, как СУ бомбит…

Да, перемирия, в общем-то, и не было. Помню, как детей с мамами отправляли в Крым. Часть потом вернулась через несколько дней – возмущались: «Нас там не так приняли...» Когда начались новые обстрелы, народ выезжал массово. У меня этот период спрессовался в памяти: спать было некогда, всё время перебрасывали с одного блокпоста на другой… И каждый день усиливались обстрелы. Тяжелое впечатление. Помню двухэтажный сталинский дом – и половины его нет. Люди сидят чумазые во дворе, глупо хихикают. Был дом – и нет дома. Хорошо, хоть спаслись. Мужчина какой-то бродит с потерянным видом, ищет кота своего.

Сначала казалось нереальным всё происходящее. Потом, когда я в донецкий аэропорт попал, там уже было всё страшнее. По сути, в те дни Украина здесь закончилась, Донбасс навсегда ушел. У меня есть полнейшая уверенность, что Краматорск ничего не забыл. И был бы только шанс – они бы с радостью отчалили.

– Расскажите о выходе из Краматорска.

– С 4 на 5 июля я был на блокпосту со стороны Дружковки. Вылетела колонна. Бензовозы, машины с пехотой шли на Дружковку, через какое-то время вернулись обратно. Пытались связаться со штабом – никто не отвечал.  Примерно в пять утра останавливается машина, выскакивает знакомый ополченец и говорит, что в штабе уже никого нет. Полторы тысячи голодных и злых славянцев сидят на площади возле ДК НКМЗ.

Честно признаться, я воспринимал очень негативно выход из Славянска и Краматорска. Казалось, что сейчас сольют вообще всё…

– В Донецке пришлось начинать с чистого листа?

– Сначала я уехал в Крым, работал в «Политнавигаторе». Но, наверное, Донбасс будет со мной всю оставшуюся жизнь. В октябре 2014 года я вернулся туда. В качестве военного корреспондента сотрудничал с 1-м армейским корпусом. Только при мне в боях за Донецкий аэропорт погибли три наших военкора с позывными Вагид, Эллин, Ухо.

Тогда еще можно было ехать на передовую не только с камерой, но и с автоматом; с ребятами полноценно участвовать в «мероприятиях» и что-то еще при этом отснять…

Доводилось в основном ездить к «сомалийцам»: поселок Веселое, взлётка, пожарная часть. Пользуясь случаем, хочу вспомнить моего командира в «Сомали» Пашу с позывным Танцор. Надеюсь, он жив. Шлет ему привет военкор Колесо.

Во второй половине апреля 2015 года эта вольница для прессы закончилась. Всё изменилось. Вывезли, как кур выпустили на пятачке побегать – красивого, бритого солдата отснять, взять у него интервью, поехать обратно… Такая работа меня не устраивала – хотелось участвовать непосредственно в событиях, быть на острие, как раньше.

– Что добавила передовая осенне-зимнего периода к предшествующему краматорскому опыту? На войну смотрели уже другими глазами?

– Аэропорт (это, конечно, адище лютое) и Никишино – две точки, которые не сравнимы ни с чем. Я помню: как-то мы залезли на высотное здание возле мечети «Звезда Пророка». И панорама аэропорта открылась: каждую секунду куда-то прилетает. Сыпало безостановочно. Свято-Иверский монастырь украинцы обстреливали запрещенными фосфорными боеприпасами.

Еще в июне 2014-го мы были необученными, романтически настроенными дураками. А здесь уже в октябре были в принципе сформировавшиеся подразделения, обученные люди. Это были бойцы, получившие определенную закалку и навыки и эффективно их использовавшие. Конечно, и там глупости было много, которая оборачивалась чьей-то гибелью. Но всё равно это уже было похоже на армию. И противнику навешивали регулярно, от души.

Много тогда среди наших повстречал земляков из Херсона, Николаева, Харькова. Донбасс уже стал своего рода ковчегом. Сюда ехали те, кто понимал, что с Украиной им не по пути. Кто-то выбирал политэмиграцию, а кто-то искал себя здесь.

– Юрий, а как вас угораздило попасть в украинскую тюрьму?

– Хотел повидаться с матерью. Потому что она была одна, фактически беспомощна. И я по зеленке скрытно пересек границу. Сделал всё, что планировал. И по возвращении назад, тем же способом, в пункте пропуска Гоптовка между Харьковской и Белгородской областями сдался доблестным российским пограничникам. А они в течение 15 минут без всякого оформления передали меня своим украинским коллегам. Те сплясали джигу: «Ого, какая радость!» И поехал я осваивать херсонские казематы.

– Чем объяснялась такая «благотворительность»?

– Российские пограничники должны были отправить меня в специальный центр, оформить и т.д. Но у них заканчивалась смена, очень спешили. При этом примерно понимали, кто я. Всё объяснил им. Один еще говорит: «Ой, ему ж там голову отрежут…» Но они просто связались с украинскими коллегами и передали меня.

Поскольку я был объявлен в розыск по Херсонской области, за мной буквально на следующее утро приехали херсонцы и забрали меня. Больше чем полгода я пробыл в тамошнем СИЗО. Мне сначала пытались шить эту смешную статью 253, ч. 1 (пособничество терроризму) с каким-то нереальным сроком – от 8 до 15 лет, с конфискацией. Но в итоге я частично признал свою вину по статье 260, ч. 2 (участие в незаконных вооруженных формированиях), получил 5 лет. Потом писал ходатайство о помиловании Пете Порошенко: что я больше так не буду… В итоге попал на обмен, и 27 декабря оказался в Донбассе.

– Помните тех, кого украинская сторона завернула с обмена?

– И не только их. Я был в одной камере с военнопленным Алексеем Седиковым. Нога у него была в очень плохом состоянии, после пяти пулевых. Он равновесие не мог толком держать, еще и повторно доломал ногу. А тюремная медицина направлена только на то, чтоб максимально быстро человека утилизировать.

До последнего момента мы верили, что Алексей с нами едет на обмен. Нас ночью выводили, разбили на группки – очевидно, чтоб отсеять россиян. И вместо Седикова появились всякие интересные личности из харьковского СИЗО, которые кричали: «Я вор, я не сепар! Я никого там не знаю, я не хочу туда ехать!» Но их насильно повезли. Насколько я понимаю, каждый раз украинская сторона пытается засунуть в обменную партию абсолютно случайных лиц. Вплоть до того, что находят однофамильца. Формально человек подходит под список, а по факту – вор или убийца.

– Чем занимаетесь после обмена?

– Я обменивался в донецкой партии. А при первой возможности уехал в Луганск. Давно было желание заняться литературой. В частности, есть литературный альманах «Территория слова», где меня не раз публиковали. Его авторы помогают мне вести литературный блог «Темный Шубин» (назван в честь мифологического хозяина шахт и подземных богатств). На подходе книга с участием Марка Некрасовского, в которой будут переосмыслены сказы про Шубина и вообще донбасский фольклор. Туда вошли и мои рассказы.

– Оглядываясь на пять лет, прошедшие после Русской весны, что думаете?

– Случись всё по новой, пошел бы опять. Постарался бы сделать больше, лучше. На Украине, за исключением нескольких регионов Юго-Востока, будущего никакого. У Донбасса при всех проблемах оно есть. Вижу, что понемногу какая-то интеграция с русскоязычными пространством и миром происходит. Я связываю свою дальнейшую судьбу с Донбассом и с Россией.

Если не случится заварушка, буду в гуманитарной сфере принимать посильное участие. Это тоже очень важно. Людям пора отходить от войны, пытаться налаживать жизнь. А в народную милицию я не сильно гожусь: со времени перелома ноги у меня имплант металлический. Бегать не могу. Воевать охота – служить нет. Наверное, как и многим. Но если начнется что-то масштабное, пойду в ближайший военкомат…

Тимур Сергеев


Источник: antifashist.com