«У меня нет антиукраинских настроений»: боец батальона Прилепина — о «майдане», референдуме в ДНР и боях за Дебальцево

 

НОВОРОССИЯ


Донецк, Краматорск, Крым, Луганск, Мариуполь, Новости ДНР, Новости ЛНР, Новости Новороссии, Приднестровье, Ситуация на блокпостах, Славянск, Широкино,

ОПОЛЧЕНИЕ НОВОРОССИИ


Сводки от ополчения Новороссии, Алексей Мозговой, Ополченец Гиви , Ополченец Моторола, Светлодарская дуга, Сводки Басурина,

ЛЮДИ


Адекватные политики запада, Игорь Стрелков,

СОБЫТИЯ


Бои за донецкий аэропорт, Дебальцевский котел, Константиновка, Марьинка, Отставка и арест А. Пургина, Переговоры в Минске, Расстрел автобуса под Волновахой, Стрельба в Мукачево,

ОРГАНИЗАЦИИ


Антимайдан,

УКРАИНА


Геническ, Днепропетровск, Запорожье, Киев, Киевская хунта, Комитет спасения украины, Николаев, Одесса, Подкарпатская русь, Правый сектор, Убийство Бабченко, Украина, УПЦ, Харьков,

ДНР


Горловка
Дебальцево
Ясиноватая

В МИРЕ


Вооруженные конфликты
Новости Белоруссии
Новости мира
Постсоветских пространство
Цветные революции




Война на Украине
 


2018-06-29 22:00


Бои за донецкий аэропорт. Фото и видео боев в донецком аэропорту, Сводки от ополчения Новороссии. Последние сводки с фронтов ДНР и ЛНР, Новости ДНР сегодня. Последние новости Донецкой народной республики 2022

RT публикует интервью с бойцом батальона Захара Прилепина Александром Писаревским, позывной Саныч. Он присоединился к донецким ополченцам в 2014 году, стал одним из организаторов референдума о самоопределении ДНР и был участником боёв за донецкий аэропорт. Писаревский рассказал, как защитники Донбасса добывали себе оружие и каково встретить на войне друга, который сражается на стороне противника.

«У меня нет антиукраинских настроений»: боец батальона Прилепина — о «майдане», референдуме в ДНР и боях за Дебальцево

С Александром Писаревским (позывной Саныч) я познакомился в кузове автомобиля, который вёз нас на передовые позиции под Сосновкой. Писаревский худ, но жилист. Он регулярно встревает в какие-то драки и часто выходит победителем, даже когда его противник крупнее и мощнее. Сказывается, видимо, вэдэвэшная закалка. Когда он рассказывает что-то несерьёзное, какую-то «пацанскую» историю, то говорит с мягким южнорусским акцентом, перемежая речь украинскими словами. Когда же разговор серьёзный, изъясняется почти академическим русским языком. Думаю, именно так выглядел бы Григорий Мелехов, будь он нашим современником.

— Ты родом из Макеевки, можно сказать, вырос на бандитских окраинах Донецка. Также знаю, что ты большой поклонник Есенина. Откуда такое нетипичное для Макеевки увлечение?

— Большинство классиков русской литературы давались мне очень тяжело. Есенин — единственный поэт, стихотворение которого мне достаточно прочитать пару раз, и я его запоминаю наизусть.

— Хорошо, в школе ты полюбил Есенина…

— Не в школе, после армии.

— Ты попал в армию сразу после школы?

— Нет. Я закончил девять классов и после этого поступил в Макеевский политехнический колледж. Я учился по специальности «Строительство промышленных гражданских сооружений». Получил диплом и буквально через месяц попал на весенний призыв, мне было 18 лет, пошёл служить в ВДВ (сейчас Десантно-штурмовые войска Украины. — RT). Я делал всё возможное, чтобы попасть именно туда. Лет в десять я посмотрел фильм «В зоне особого внимания», который был снят по заказу Маргелова, главнокомандующего Воздушно-десантными войсками, и ещё тогда решил, что должен служить здесь.

— У тебя не было антиукраинских настроений до того, как началась эта война, верно?

— У меня и сейчас нет антиукраинских настроений. Ничего не имею ни против народа Украины, ни против украинской культуры. Мы — один народ. Русские, белорусы, украинцы — братья, кто бы там что ни говорил. Мне не нравятся украинские националисты, которые кричат, зигуют, славят Гитлера и Бандеру, проводят факельные шествия. Те, кто поддерживает этот кровавый режим, который принёс в мой дом войну.

Я против тех, кого назвали хунтой, кто устроил всю эту бандитскую разборку под видом революции. Переложил из чужого кармана в свой народные деньги. Если взять даже официальные данные, сколько людей принимали участие в «майдане», и сравнить их с общей численностью населения Украины, это даже до одной десятой процента не дотянет. Группка заговорщиков запустила весь этот миф об общенародном «майдане», о героической «небесной сотне», навязала населению нужную им точку зрения. Но и сейчас на Украине осталось множество адекватных людей, которые понимают, что же на самом деле произошло.

— И как ты воспринял «майдан»?

— Двояко. С одной стороны, думал: «Наконец-то начнётся революция». Ещё лет десять назад я говорил, что каждая революция имеет три этапа. Первый — 1990-е, когда развалили страну, ограбили народ, второй начался на «майдане» 2004-го и вылился в итоге в последний «майдан». В 2014-м в Донбассе начался завершающий, третий этап. Его заморозили, но он рано или поздно продолжится и завершится полным обновлением страны. С другой стороны, я воспринял этот «майдан», конечно же, резко негативно, поскольку понимал, что он принесёт радикальные перемены. А у меня была стабильность: зарплаты на заводе мне хватало на всё необходимое.

— Когда в апреле 2014-го начались боевые действия, как ты всё это воспринял?

— Участвовать во всём этом я стал ещё раньше — когда начались первые массовые митинги вокруг облгосадминистрации (ОГА), первый из которых прошёл 23 февраля 2014 года в Донецке. Кто-то даже биты тогда в руках держал, были тогда уже и люди в камуфляжных костюмах, и «беркуты». Присутствовали и действующие на тот момент мэр и губернатор — Александр Лукьянченко и Андрей Шишацкий. Они вышли в толпу, пытались успокоить людей: мол, у Донецкой области достаточно сил, чтобы защититься от всех этих «майданов». Мы их тогда поддерживали. Но потом, когда по донецким телеканалам началась пропаганда в духе «расходимся по домам, никаких митингов больше быть не может, всё хорошо, скоро выборы, будем голосовать за наших замечательных кандидатов в президенты», наши лидеры, которые выдвинулись на этих митингах, приняли решение, что дальше так продолжаться не может. Было понятно: нас сейчас аккуратненько подомнут и тоже в итоге заставят кричать «Слава Украине!» и «Кто не скачет — тот москаль!».

— И ты принимал участие во всех этих митингах и в штурме?

— Да, принимал. Но в первом штурме 4 апреля я не участвовал. О захвате власти речи тогда не шло. Он был для того, чтобы показать, что мы не просто толпа, которая была на февральском митинге, а организованная сила. Через день — 6-го числа — я уже принял участие в захвате, тогда мы баррикадировались, закрывали двери, готовили средства обороны. Этот день можно считать днём основания ДНР. Мы каждый час тогда ждали штурма. На самом деле спецназ легко мог бы подавить восстание в Донецке. Почему этого не произошло, для меня до сих пор загадка. Может, крови тогда ещё не хотели…

— Можно сказать, что с 6 апреля до 11 мая, дня референдума, был период становления республики?

— Пожалуй. Подготовка к референдуму — колоссальная работа. Мы одновременно защищали областную городскую администрацию, которая тогда была и казармой, и центром управления, и призывным пунктом. Я договаривался с руководством моей школы о проведении референдума, потом распечатывал бюллетени и доставлял их в школу через чёрный ход.

С местными трудовиками и физруками сколотили будки для голосования, столы снесли в спортзал. Эта школа тогда стала местом сбора сочувствующих идее независимости, все помогали как могли. Все тогда были воодушевлены. Все, кто не потерял способности критически мыслить, приняли участие в этих событиях. Тогда ещё наша, республиканская, пропаганда не работала, но все тогда были мотивированы и без этого.

— В Донецк же привозили ультрас, правых, членов националистических группировок?

— Конечно. Но до облгосадминистрации они не доходили. Приезжали маленькими группами для проведения пропаганды, для устрашения и уличного террора. До сих пор в сети есть видео, где ночью на набережной Кальмиуса в Донецке группа из полутора десятков молодых людей, вооружённых кастетами и битами, пыталась заставить проходившего мимо студента кричать «Слава Украине!». Он отказался, а они просто взяли его и сбросили в реку. Узнав об этом, мы решили, что надо действовать контрударом, причём очень быстро, пока эти разрозненные группировки не стали такой же силой, как мы.

— Как это происходило?

— Точно так же, как и на «майдане». Только они дрались уже не с «Беркутом», который только защищался, а с нами, то есть такими же, как они — с палками, со щитами, с цепями. По телевизору они выглядели очень крутыми: беркутовцы горят, они там прыгают с цепями. А в Донецке, когда они столкнулись с противником, который отвечает, они повели себя достаточно трусливо. Они стояли и кричали «Слава Украине!», а мы просто с криком «Ура!» бросились на них. Разогнали первые ряды, затем началась перестрелка шашками дымовыми, а потом они кинулись врассыпную. С нашей стороны без особых потерь обошлось. Тех, кто задержался, мы привели на площадь Ленина и провели первый парад «военнопленных».

— Как проходил референдум?

— Как праздник! Мой отец тогда сказал, что не видел столько людей на выборах со времён Союза. Люди играли на баянах, на гитарах, все были нарядно одеты. Чувствовалось общенародное ликование.

— В это время в Славянске уже шли бои?

— Конечно. Здесь население ещё не понимало, что происходит, хотя Славянск и не так далеко. В ОГА мы подготавливали и отправляли подразделения на Славянск. Вооружали, амуницию выдавали — всё это приходило от местных частей, которые находились на территории бывшей Донецкой области.

— Когда ты принял решение пополнить ряды ополчения?

— В ОГА мы осознавали, что назад дороги нет, что жребий брошен. Всё. И надо было определяться с будущим. Наш коллектив, который находился в левом крыле третьего этажа здания облгосадминистрации, тогда решил создать своё подразделение. Видя, что мы очень дружны и что у нас есть оружие, к нам люди стали подтягиваться.

— Как у вас получилось добыть оружие?

— В 95-й аэромобильной бригаде. Как раз в той, где я проходил срочную службу. На Славянск шли два бензовоза через территорию Ясиноватой. Мы взяли один «флобер» (мелкокалиберный револьвер, 4,5 мм. — RT), два травмата и четыре коктейля Молотова. У нас было две машины и восемь человек. Их же было четыре человека с автоматами — рядовые, контрактники и один офицер с пистолетом Макарова. Мы их перехватили, подрезали, угрожая травматами и коктейлями Молотова, вынудили сдать оружие. Досталось четыре автомата Калашникова складных, по четыре магазина дополнительных было у каждого. И один ПМ с двумя магазинами.

— И какова судьба этих пленных?

— Мы их не трогали. Просто вынудили сдать оружие и уехали. Нам достался Ясиноватский блокпост, который оборонял прокиевский кировоградский «Беркут». Мы взяли всех на прицел, но они никак на это не отреагировали, просто сказали: «Ребята, подходите, давайте поговорим». Они сказали, что они сами за ДНР, что Кировоград не поддерживает «майдан», при этом у них там семьи. Сказали, мол, «рядом с вами не встанем, но хорошо, вы нас победили, разоружили и выгнали». Потом они уехали. Так мы захватили Ясиноватский блокпост, организовали там всё, натаскали мешков с песком. Затем нам подкрепление прислали в виде «беркутов» донецких.

— Какие были задачи у этого блокпоста?

— Досмотр транспорта, сдерживание вражеских сил, недопуск их на территорию Донецка. В тот период мы изъяли достаточно много оружия у мирного населения. Нас там было двенадцать человек, по шесть на каждую сторону. Ещё у нас уже тогда была радиостанция, и мы прекрасно слышали вражеские переговоры. Мы понимали, что они где-то рядом, что у них есть техника и много оружия. Кстати, они даже не потрудились поменять позывные. Как были Пастор, Якир, Коробочка, Вышка, так и остались. И я прекрасно понимал, что они хотят друг другу сказать. Так что мы были под их постоянным наблюдением, и мы знали об этом. Тогда они по гражданке, немалыми силами пробивались в Донецк.

— То есть уже тогда в Донецке были силы врага?

— Да, те, кто проник в обход наших блокпостов. Так вот, оружие было необходимо и в Донецке. Для очистки зданий и для борьбы с мародёрами. Мародёрство мы тогда на корню пресекали, но этим, справедливости ради скажу, занимались и наши подразделения. Все же за разным в ополчение приходили. Конечно, большинство идейных, но, как известно, в каждой бочке мёда есть и ложка дёгтя... Так мы и держали блокпост до 26 мая.

— Тогда началась битва за аэропорт?

— Да. Это было, наверное, часов в восемь-девять утра. Мы ждали смену. Помню, только заварил кофе. И совершенно неожиданно метрах в двухстах — трёхстах от нас взлетели около 15 вертолётов. Как пассажирских Ми-6, Ми-8, так и боевых Ми-24. Я этот стаканчик с кофе, наверное, никогда в жизни не забуду.

— Было страшно?

— Был шок. Никто не ожидал, что вертолёты находились в такой близости от нас. И никто из местных жителей нас не предупредил, что они там есть. Хотя к нам относились все очень дружелюбно. Постоянно из Авдеевки привозили еду, кофе и чай. Кормить кормили, а про вертолёты ничего не сказали.

— Наверное, это всё воспринималось как игра? Ну вертолёты и вертолёты. Они не ассоциировались с врагом...

—Думаю, да. Ведь местные нас предупреждали обо всём.

— А что было после того, как взлетели эти вертолёты?

— Они полетели в сторону донецкого аэропорта. Боевые вертолёты открыли по нему огонь. Я тогда впервые всё это видел. Было очень страшно. Это был, по сути, мой первый день войны. Приняли бой первая и вторая рота батальона «Восток». Тогда мы потеряли очень много людей.

Вертолёт разбомбил целый КамАЗ с подкреплением. За первый час боя только с нашей стороны было 250 погибших. Мы потом узнали, что более месяца в подвальных помещениях аэропорта проживали больше тысячи украинских военных, вооружённых до зубов. И никто из персонала аэропорта об этом не знал.

— Насколько я знаю, этот аэропорт — стратегический, там было много подземных коммуникаций, которые рассчитаны даже на случай ядерной войны. И поэтому, в принципе, ничего удивительного, что его так долго не могли взять…

— Так оно и было. И танки даже оттуда стреляли. Там и запасы еды, и автономная вентиляция была. Когда мы заняли наземную часть аэропорта, мы пытались их даже затопить. Бесполезно. Советские инженеры же строили. Позже я видел чертежи угольных шахт: всё же перекопано под Донецком, ещё с царских времён шахты разрабатывались. Из аэропорта есть выходы даже на Славянск и на Волноваху. Украинцы могли прямо под землёй ротировать войска без проблем.

— Как ты получил ранение?

— Когда нас обстрелял танк, я получил первую контузию. К тому же меня взрывной волной выкинуло в окоп, а он оказался чересчур глубокий. Я сломал колено.

— И ты всё равно продолжал командовать взводом?

— Да, но тогда я ещё и не понимал, что там перелом — просто опухло и болело сильно.

— Кто был у тебя в подчинении? Не было проблем с дисциплиной?

— Командиров выбирали голосованием, все единогласно за меня проголосовали и поэтому слушались беспрекословно. В подчинении были казаки. Большая часть макеевских и дончан. От 18 и до солидного возраста. Служили даже отец с сыном.

— Про казачество в Луганске и в Донецке много ходит слухов, порой не очень приятных. Будто они мародёрстовали, будто имущество отбирали. Было ли что-то подобное у тебя?

— Я ничего такого не видел. Наоборот, могу сказать о казачестве много хорошего. Например, было 17 бесплатных социальных столовых по всей территории ДНР — от Дебальцева и до Донецка. И всегда людям помогали без проблем, даже совершенно посторонним. Поэтому до сих пор, даже на 9 Мая, когда после официальной части парада казаки проходят маршем, люди до сих пор дарят им цветы и говорят спасибо.

— На вверенной вам территории казачество следило за порядком?

— Само собой. На тот момент отлавливали даже коррумпированных милиционеров, которые, бывало, вымогали взятки.

— Получается, казачество было благом для Донбасса?

— На том этапе войны казачество было просто незаменимым. Очень многим помогли, многих спасли. В некоторые места скорая отказывалась ехать — боялись обстрелов. А мы ездили, до больницы людей довозили. Мы гуманитарную миссию выполняли, а потом ещё и в бой шли.

— Расскажи про Дебальцево.

— Это был где-то февраль 2015-го. У нас там были задачи по штурму высот, которых вокруг Дебальцева очень много. От одной к другой мы пробивались порой с боями, под артиллерийским огнём и даже под «градами». Но, в принципе, особых трудностей не встречали. Украинцы тогда из Дебальцева убегали — мы же их в котёл загоняли. Некоторые оставались. Может, поверили в обещания командования разблокировать котёл и оставались выполнять приказ по обороне высот. Боекомплекта у них уже и не было, они были измотаны и обескровлены. Мы продвигались пешком, если из их окопов начинали стрелять, мы их накрывали шквальным огнём. Многие из них погибали, другие сдавались в плен. А у нас ещё и поддержка танков была. Эту операцию мы закончили в течение недели.

— А после Дебальцева?

— После Дебальцева моё раненое колено напомнило о себе, я начал хромать и перевёлся в личную охрану к нашему начштаба. А примерно через месяц нас разоружили. И я тогда решил, что война для меня закончилась. Началась гражданская жизнь. Поехал в Россию на заработки, на стройку.

— Но сейчас ты служишь в 4-м РШБ полка специального назначения. Что тебя подвигло вернуться на службу?

— С работой у меня не очень хорошо получалось. Решил опять пойти на службу. Всегда хотел познакомиться с Прилепиным, да и комбата нашего я знаю ещё с 2014 года, познакомились с ним в Луганске. Непосредственно в регулярную армию ДНР я бы уже не пошёл. А в 4-й РШБ я пришёл целенаправленно к комбату и замполиту, хотелось служить под их началом.

— Многие выбрали для себя другой путь в этой войне. Они не пошли ни защищать республику, ни воевать, многие просто убежали. Что тебе мешало взять и уехать?

— Совесть. Бабушка — ветеран войны, и все деды мои воевали. Я не мог поступить иначе. Если над домом нависла беда, с ней надо бороться, а не поджимать хвост и убегать. Если я сменю место жительства, то это будет моё решение. Никто меня отсюда не выгонит. Мне ещё бабушка рассказывала, как во время Великой Отечественной бандеровцы чудили.  Для меня это неприемлемо. Пусть у себя там порядок наводят, а мы в своём доме сами разберёмся. Если бы я в 2014 году уехал, то я бы себе этого не простил.

— Но перед войной были ситуации, когда ты общался с украинскими националистами и даже дрался с ними в одном строю...

— Субкультурная тусовка. А когда вопрос встал уже серьёзно, я поступил как любой нормальный, здравомыслящий русский человек. Когда война начиналась, уже не до шуток стало.

— Тяжело было стрелять в человека? Видеть его и понимать, что ты его сейчас убьёшь?

— Первый стрелковый контакт у нас был на довольно большом расстоянии. Не осознаёшь, что происходит. А потом это уже входит в привычку. Звучит страшно, но это так. Выполняешь просто свою задачу. Не более.

— Ты сталкивался со своими армейскими друзьями, которые после начала войны оказались по другую сторону линии фронта?

— Одному даже ногу прострелил. Это было на Песках, мы приезжали в качестве подкрепления к командиру с голливудским позывным — Клуни. И тогда на прицеле я увидел своего сослуживца, с которым в армии даже братались. Набили себе одинаковые татуировки на плече.Я, конечно, полностью не уверен, что это был он. Но тогда я выстрелил, попал ему в ногу, а потом в соцсетях видел, что у моего бывшего товарища тоже было ранение в ногу, в то же место. Честно говоря, рад, что не убил его тогда. Он потом не вернулся в зону АТО, потому что по здоровью не проходил.

— Можно было вообще избежать этой войны?

— Достаточно было отдать приказ «Беркуту» разогнать «майдан». И всё бы улеглось. Там было-то несколько сотен человек. Не было бы никакого переворота. Просто Янукович испугался, не взял на себя такую ответственность.

— Что ты будешь делать после войны?

— Честно говоря, после войны я себя военным не вижу. Там посмотрим, в какое русло жизнь повернётся. Женюсь, будут дети. Всю свою энергию буду им дарить. Я бы, наверное, попытался открыть своё дело, бизнесом занялся. Торговлей. Почему нет?

Точка зрения героев материала может не совпадать с позицией редакции.


Источник: russian.rt.com