После отъезда в Донбасс Захар Прилепин не издавался на Западе. В Европе он оказался в черном списке, как и Эдуард Лимонов. Об этом, а также о русской литературе, музыкальных экспериментах и своей службе в Донецке Прилепин рассказал в интервью Литературной газете.
– Захар, ты сейчас советник главы ДНР Александра Захарченко, офицер армии ДНР, у тебя свой батальон. Как воспринимаешь всё, что с тобой происходит: то есть война тебя выбрала или ты сам её выбрал? И согласен ли ты с высказыванием одного из персонажей Платонова в «Котловане»: «Невоевавший мужик – всё равно, что нерожавшая баба»?
– До сих пор мне казалось, что эта фраза принадлежит Горькому: кажется, она звучала в одном из его рассказов. Но в любом случае вы должны обратить внимание, что Горький не воевал никогда, что до Платонова – то он к моменту написания «Котлована» тоже даже не примерял военной формы – только потом пришлось. В этом, собственно, и заключается ответ на вопрос. Мужчина вовсе не обязан воевать. Мужчина может состояться при самых разных обстоятельствах.
Просто у нас в последние десятилетия произошёл обратный процесс: всякий воевавший человек подвергается если не осуждению, то как минимум удостаивается сомневающегося взгляда с прищуром: а нормальный ли он? А не надо ли его подлечить? Может, его временно изолировать?
Это и литературы касается.
Если в начале XIX века нормой считалось воевать, и в сталинское время золотой век удивительным образом воспроизвёлся, когда Литинститут в очередь вставал, чтоб попасть на финскую, и чуть позже это ещё длилось, когда молодые поэты бредили судьбой и удачей, скажем, Симонова, то сегодня ситуация обратная: нормой считается делать брезгливое лицо: «О чём вообще речь, господа? Зачем это всё? Мы выше этого…» Выше – куда? В какую сторону? Что там в этой высоте такого удивительного происходит?
– Некоторые считают, что с помощью этой донбасской страницы своей биографии ты пиаришься и набираешь материал для будущего романа... Как реагируешь на такое мнение?
– Никак, это глупые или наивные люди говорят…
Надо как-то подробнее отвечать?
Ну, давай тогда так.
С одной стороны, да, был Константин Батюшков, который говорил: «Какую жизнь я прожил: три войны, и всё для стихов». У него действительно было три войны – есть ли у нас сегодня подобные поэты? Готовые к такому пиару?
С другой стороны, я не знаю, как объяснить тактично. Я думаю, любого, кто о таких вещах вслух рискует говорить, надо посадить в окоп – под один получасовой обстрел. И желание говорить о том, что происходящее может являться способом «сбора материала» у этого человека, уверяю вас, исчезнет навсегда. Люди, которые такое говорят, они, наверное, даже выстрела из мелкашки над ухом не слышали.
Что до, собственно, пиара – я в 2015 году был самый продаваемый писатель в России по всем рейтингам книжных продаж. И один из самых переводимых на иностранные языки. Как только я переехал в Донбасс, где работал с 2014 года, но не был военнослужащим, – так вот, как только я переехал в Донецк и стал офицером батальона спецназа, у меня обрубились все западные переводы, со мной разорвало контракт моё немецкое агентство, которое продало мои книги в двадцать примерно стран; да и в России, в силу уже других обстоятельств, дела пошли не так хорошо – книжная сфера всё-таки по большей части либеральная. Так что, если это относится к сфере пиара, то скорей антипиара.
Я, кстати, был в курсе и знал, на что шёл. Вполне себе востребованный европейский писатель Эдуард Лимонов примерно таким же образом уничтожил свою репутацию в мире – со времён войны на территории Сербии его практически не переводят на Западе.
Но отдельным людям этого не объяснишь, и объяснять им этого не стоит.
Поэтому я всех призываю (и уже давно): хотите пиара? У меня есть места в батальоне, идите к нам. Я вам устрою адский пиар. Кроме того, ради пиара можно родить четверых детей и перевезти их жить в Донецк, чтоб ваши дети привыкли просыпаться под звуки канонады. Потом приедете и расскажете нам, как там всё у вас прошло. Все софиты будут на вас направлены. Нет, не хотите? Ну, как хотите. Моё дело предложить.
– Насколько я знаю, ты на время от писательства отошёл. Нет ли переживаний по этому поводу? Нет ощущения потерянного времени, которое ты мог бы использовать для создания книги?
– Я написал уже 17 книг. Мне 42 года. Если со мной завтра что-нибудь не случится – я за 10 лет напишу ещё столько же или чуть меньше. Мы куда-то опаздываем? Нет. У меня условное собрание сочинений больше, чем у Хэма и у Газданова. Не думаю, что всем нам надо Дюма или Бальзака воспринимать в качестве образца. В конце концов Лев Николаевич наш Толстой позволял себе по нескольку лет кряду не писать. Вместо «ни дня без строчки» надо вводить закон «год-другой помолчи, браток».
– Мой любимый роман у тебя – «Патологии». Как думаешь, что-то подобное может появиться впоследствии о Донбассе?
– Я уже не помню этой книжки, она написана была в прошлой жизни, я ни за что такую сегодня не стал бы писать. Если о Донбассе будет что-то написано – какой смысл делать ещё «Патологии»? Должно быть что-то другое. Оно само себя проявит, если это нужно будет когда-то написать. Найдутся какие-то новые слова. Или не найдутся. Так тоже бывает, ничего страшного.
– Ты написал несколько книг о наших классиках – и поэтах, и прозаиках. Есть ли ещё какой-то персонаж отечественной словесности, о котором бы ты хотел высказаться?
– Да, конечно. Я хотел бы написать о Есенине и о Шолохове. Биографии и первого, и второго не устраивают меня в силу многих причин. При всём уважении к отдельным авторам этих биографий – например, к отцу и сыну Куняевым, хочу сказать, что на все ключевые моменты – Есенин и деревня, Есенин и революция, Есенин и женщины, Есенин и самоубийство – у меня совсем иная точка зрения.
Что до антишолоховедения, то ему надо, наконец, уши оборвать. Потому что это злостная и подлая антинаука, к несчастью. Обидно за Михаила Александровича до слёз.
– Почти во всех твоих книгах есть удивительное ощущение, редкое для отечественных писателей, – ощущение переполненности счастьем, очень гармоничное ощущение своего места в мире. Откуда оно? Оно естественное или достигается постоянным преодолением горечи?
– Случайно получилось. Не знаю откуда. Может быть, это ощущение явилось в силу того, что я для себя достаточно рано сформулировал, что счастье – это не дар, а труд.
Трудишься – и вот тебе счастье.
– Ты часто эпатируешь своих читателей и слушателей (если речь идёт о теле- и радиопрограммах) довольно обаятельными парадоксами: ну, например, когда говоришь о том, что противоречия между левыми и правыми в России практически не существует, или о том, что тебе всё даётся одинаково легко – и рассказы, и романы... Ты действительно так думаешь или это, что называется, для красного словца?
– Это говорится при разных обстоятельствах и с разными целями. Умные люди всё понимают либо сразу, либо со временем. Глупые злятся. Противоречия между левыми и правыми есть. Хотя я предпочёл бы, чтоб их не было, потому что советский проект на определённом этапе доказал, что левое и правое может сливаться до степени неразличимой. Недаром, к примеру, нацболов на Западе все считают националистами, хотя в России – это откровенно левацкий проект. Ленин из левого стремительно стал правым. Правый Сталин всё время доказывал себе и миру, что он левый, и правильно делал. Я беру радикальные фигуры, но этот баланс достижим и в мирное время, поверьте.
Что до лёгкости в работе – я просто терпеть не могу писательский пафос про их страдания: вот-де пишут они кровью сердца и потому бьют жён, пьют водку и гонят детей прочь из дома, чтоб не мешали работать. Тьфу. Я слабых мужчин, которые бахвалятся своей слабостью как достижением, на дух не переношу.
Жить нужно трудно. Тогда всякое писательство будет отдыхом казаться.
– Насколько для тебя важны другие твои ипостаси – телеведущий, музыкант, актёр? Не отвлекает ли это от главного дела – писательского?
– У меня четверо детей, они всё время хотят есть. Я слишком серьёзно отношусь к своему писательскому труду, чтоб писать по роману в год ради того, чтоб детей прокормить. Мне несложно прийти на телевидение и что-нибудь рассказать, чтоб мне за это заплатили, а потом я месяц буду спокойно писать свой роман. Или вообще ничего не делать.
Или уеду в Донбасс – как, собственно, и делаю последние полтора года.
За два дня в Москве я записываю четыре программы на месяц вперёд – и на 28 дней уезжаю обратно. Чем не жизнь. Писательство такой свободы дать, увы, не может. Холопов и поместья у меня нет, надо где-то работать.
Что до музыки – это интересное приключение было. Есенин пел свои стихи очень часто. Если б джаз был во время Пушкина – он наверняка играл бы на саксе или на барабанах. Это на него похоже.
Поэтому мы тоже немножко поиграли. Но это ещё до войны было. Последние годы некогда этим заниматься.
– Часто ли испытываешь усталость от жизни и как её преодолеваешь?
– Никогда не испытываю – говорю безо всякого лукавства. Усталость могу испытывать только от себя: что я опять что-то говорю, хотя мог бы помолчать. Но вы же сами спросили – я ответил.
А так я каждое утро уже многие годы просыпаюсь в отличном настроении. За редчайшими исключениями.
Вот у нас в батальоне за 10 месяцев – 16 раненых. Молодые парни, которые пришли ко мне служить, – полные сил и здоровья, – а теперь инвалиды, без рук, без ног, с неизвлекаемыми осколками в голове. Какое-то отношение в себе надо вырабатывать к этому… я не выработал ещё толком.
Тем более на похоронах себя сложно чувствовать… спокойно.
Хожу вот к Мотору иногда – к Арсену Павлову – легендарному командиру «Спарты», мы дружили с ним. Хожу на могилу к нему: советуюсь, как с этим жить и на всё это смотреть.
– На твой взгляд, способна ли по-настоящему хорошая книга хотя бы частично изменить мир?
– Мир есть результат прочтения нескольких сотен книг. Это безусловно.
– И напоследок вопрос из области утопии, хотя ты и реалист: как тебе видится будущее России? Лет, скажем, через 40–50?
– Каким мы его сделаем – таким и будет оно. Оно не может «видеться». Его надо строить. Здесь, сейчас, сегодня, завтра. Не оглядываясь на то, что о тебе говорят.
Беседу вела Анастасия Ермакова
Источник: www.lgz.ru
