Изучая материалы социологических опросов, я обратил внимание, что в украинском обществе существует некая группа, которая демонстрирует наиболее радикальные настроения как в отношении сограждан, так и в отношении Донбасса и России.
Эта группа условно составляет около 5% населения.
Условно потому, что цифра эта зависит от многих факторов: региона проживания, возраста, материального и образовательного уровня респондента, а кроме того (что немаловажно), от текущего эмоционального состояния общества.
И все же, несмотря на такое количество условностей, это ядро существует.
Само по себе наличие в украинском обществе такого радикального ядра общеизвестно, хотя его количественные параметры и принято переоценивать. Интересно другое.
Оказалось, что аналогичное по своим размерам и настроениям ядро существует отнюдь не только на Украине, но, как это ни парадоксально, в Донбассе и даже в Российской Федерации.
Но не будем забегать вперед. Сперва поговорим о том, что эта радикальная страта представляет собою на Украине.
Одним из ее маркеров является выбор националистической идеологии при ответе на вопрос о том, какое политическое течение им наиболее близко.
Так, по данным исследований Института социологии НАН Украины, в 2014 году из восьми предложенных идеологий вариант «национализм» выбирали 4,7% респондентов.
Опрос проводился уже в разгар АТО, а потому не охватывал Крым, Луганск и Донецк. Еще через год, летом 2015-го, националистов было уже 3,8%, а к лету 2016-го – 3,3% респондентов. Заметно, что доля подобных граждан падает по мере того, как нормализуется эмоциональная атмосфера вокруг конфликта в Донбассе.
Региональный разрыв существует, но он не критический.
Так, в западной Волынской области национализм выбрали 5,6% респондентов, а в Винницкой (Центральная Украина) такой выбор сделали 3,7% опрашиваемых. Причем показательно, что в юго-восточной Запорожской области получен аналогичный результат – 3,8%. А вот в Николаевской, которая представляет юг, – всего 2,6%. Только в той части Донецкой области, которая остается в составе Украины, показатель значительно ниже среднего и составляет 1,2%.
Отметим, что Запорожская область демонстрирует среднюю по стране долю распространения национализма.
Тут уместно привести и другой результат. В качестве действенных мер борьбы с властью 3,8% респондентов называют захват административных зданий или создание незаконных вооруженных формирований. Типичные на сегодня методы украинских националистов.
Естественно, что радикалы не существуют сами по себе. Есть и еще одна группа респондентов, вплотную к ним примыкающая.
Если характеризовать ее формально, на уровне декларируемых политических убеждений, то она выглядит демократичнее радикального ядра. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что на практике эта группа готова одобрить любые, самые крайние методы и действия как некую чрезвычайную меру, после которой все станет вновь демократично и национально.
Подобный подход в украинской политике связывают с т. н. национал-демократами.
Ключевая проблема, по которой данная идеология рано или поздно солидаризуется с крайними радикалами, в том, что в их представлении украинская национал-демократия должна быть построена в стране, в которой реально существует другая, не уступающая по численности культурная общность – русские.
Именно это препятствие становится тем камнем преткновения, который в итоге превращает национал-демократию в банальный радикальный национализм.
Типичный пример такого национал-демократа – это мэр Львова и по совместительству глава партии «Самопомощь» Андрей Садовый. Из недр парламентской фракции этой политической силы исходят многие радикальные идеи в отношении Донбасса, русских на Украине и самой России. Именно в ней депутатские мандаты получили многие из одиозных персонажей 2014 года.
Впрочем, этот национал-демократический вектор так или иначе демонстрируют большинство парламентских партий, да и сам президент Петр Порошенко. Опросы Института социологии показывают, что «национал-демократию» считают наиболее приемлемой идеологией до 20% населения.
В отличие от радикального ядра, доля подобных национал-демократов сильно колеблется в зависимости от региона. Если на западе они составляют до 40% респондентов, то на востоке уже не более 15%, а в Донбассе – не более 10%.
Этот резерв радикального национализма в обществе проявляется в моменты всплеска связанных с конфликтом эмоций, увеличивая численность радикалов, а в более спокойные периоды они солидаризуются с националистами в отношении многих вопросов, связанных с войной.
К примеру, в сравнительно спокойном 2016 году при ответе на вопрос о том, какую политику стоит вести в отношении Донбасса, 13,9% респондентов заявили о необходимости продолжать боевые действия до победного конца. При этом на западе эта доля достигает 23,4%, а на востоке и в Донбассе не превышает 9%.
Это и есть часть национал-демократов, которая даже в относительно мирной обстановке остается на позициях радикалов. Если ситуация будет обостряться, то данная цифра может в среднем по Украине достигать 25%.
Подводя промежуточный итог, можно сказать, что таковы на Украине реальная и потенциальная доли «партии войны».
Однако, как уже было сказано, то самое радикальное ядро проявляет себя и далее на восток.
По крайней мере, именно так можно интерпретировать то, что, по данным исследований общественного мнения, в ДНР от 2% до 3% респондентов в момент усиления боевых действий в феврале 2017-го возлагали ответственность за обстрелы исключительно на саму ДНР или Россию. При этом в мае 2017-го те же 2–3% заявляли, что ДНР и ЛНР должны вернуться обратно в состав Украины на любых условиях.
Можно сказать, что такие цифры легко объяснимы – радикальное ядро по всей Украине, вероятнее всего, сформировалось задолго до событий 2014 года. А учитывая, что на сегодня численность населения в ДНР стремится к довоенному уровню, можно предположить, что эти 2–3% респондентов сохранились здесь с украинских времен.
Однако Донбассом дело не ограничивается.
Даже при беглом изучении результатов исследований крупнейших российских исследовательских компаний – ВЦИОМ и «Левада-Центра» – видно, что в российском обществе в отношении вопросов, связанных с Крымом и Донбассом, также существует ядро в 5% и потенциал солидаризации с ним еще примерно в 10% более умеренных респондентов.
Так, согласно опросам ВЦИОМ, доля тех, кто не согласен с мнением, что Крым – это Россия, составляет около 3%. При этом, по данным «Левада-Центра», на вопрос «Как Вы поступите, если в разговоре кто-то предложит вернуть Украине Крым?» 3% респондентов ответили, что согласились бы с таким собеседником.
Однако это лишь наиболее открытые и искренние сторонники возвращения полуострова Украине. Значительно больше тех, кто, в принципе являясь сторонником этой идеи, в частном разговоре с ней не согласится, например ответив, что этот вопрос безразличен.
При анонимных опросах уже 13% респондентов, согласно данным ВЦИОМ, считают, что присоединение Крыма принесло больше вреда, чем пользы. Эта цифра схожа с данными «Левада-Центра», согласно которым 6% респондентов целиком положительно относятся к идее вернуть Крым в состав Украины, а еще 6% – скорее положительно.
Можно предположить, что эта вторая группа согласится на возврат Крыма при условии, если будут более-менее соблюдены некоторые культурные приличия.
Подобные пропорции можно найти и в отношении к Донбассу.
Так, по данным ВЦИОМ, в марте 2017 года 4% респондентов считали, что Россия должна помочь Украине восстановить контроль над Донбассом.
Еще около 10% считают, что если помогать Украине и не стоит, то по крайней мере нужно просто не вмешиваться, особенно при условии соблюдения, как и в случае с Крымом, внешних форм приличия.
В то же время, по данным «Левада-Центра», около 6% респондентов считают, что основная причина продолжения войны в Донбассе –это вмешательство России, которая оказывает поддержку республикам.
Тут в первую очередь стоит учитывать, что российские 5% не являются в прямом смысле эквивалентом подобного ядра на Украине.
Естественно, уровень радикальности российской группы будет несоизмерим с украинской, поскольку Россия имеет на данный момент другой уровень политической культуры, законности, лучшие экономические условия жизни.
Но при этом в основе убеждений этой группы лежат в большинстве своем те же идейные постулаты, которые разделяют украинские национал-демократические, а порой и радикально националистические группы: ярые антисоветские убеждения, крайняя культурно-политическая ориентация на Европейский союз и США, а нередко и идеи социального шовинизма.
Можно также предположить, что в среде жителей городов-миллионников популярность описываемых идей будет выше, чем в менее крупных населенных пунктах. Причем иногда выше настолько, что превысит уровень «украинского радикализма» Донбасса, а может быть, даже востока и юга Украины.
Этот феномен, безусловно, требует дальнейшего изучения.
Хотелось бы глубже понимать социальный и возрастной состав, место проживания, уровень образования и материального достатка, наконец, настроения и мотивации тех 3–5% радикалов, которые существуют на постсоветском пространстве и, как показал украинский пример, в кризисной ситуации способны причинить катастрофический вред всему обществу.
