Елену Глищинскую мир узнал, когда она с младенцем на руках, рожденным в застенках, сошла с трапа самолета в Москве.
Политзаключенная из Одессы, обвиненная в измене родине, вырвалась на свободу чудом - по обмену заключенными между Украиной и Россией. Старт этой процедуре дала эпатажная украинская летчица Надежда Савченко. Осужденная в России за убийство на 22 года лишения свободы, она монетизировала обмен в карьеру украинского политика. Елена Глищинская осталась "политзэком" и невозвращенцем. Через "Российскую газету" она обращается к генеральному секретарю ОБСЕ Ламберто Заньеру и генеральному секретарю ООН Пан Ги Муну с просьбой признать ее и тысячи таких, как она, политзаключенными. И остановить расползание секретных тюрем Украины и охоту за заложниками.
Она откладывала встречу до неверия в нее. "Дайте прийти в себя", - просила. Не брала трубку. И вдруг звонит: "Приходите".
Дверь съемной квартиры открывает миниатюрная дочь Катя. Из-за ее спины выглядывает пацан лет десяти, сын Максим.
- Нас папа привез, - загорелый как шоколадка Максим светится любопытством. Из-за детских спин вырастает высокая эффектная женщина с волнистыми волосами: "Слушаю вас". Она сжата как пружина.
На новость о том, что по той же модели, как она, в Харькове обвинена в сепаратизме и арестована депутат Верховной рады Украины четырех созывов 68-летняя Алла Александровская, а в Киеве по подозрению в сепаратизме задержан местный журналист Андрей Бородавка, реагирует нервной паузой.
- Это откат к средневековью, и если ничего не делать, то мы только в начале отката, - она говорит так тихо, что надо ловить каждое слово. - Их взяли как рекрутов в надежде поставить на поток механизм обмена заложниками. Александровская и Бородавка, как Савченко - витрина "товара", за ними - безымянные похищения и передержка людей в секретных тюрьмах СБУ.
Она снова берет паузу, видно, что собирается с силами и аргументами. На первый взгляд, Глищинская противоречит сама себе. Ее, арестованную в апреле 2015 года по обвинению в "сепаратизме и государственной измене", вместе с другим одесским "сепаратистом" Виталием Диденко, в мае 2016 года обменяли по модели "два на два": на уголовников - Геннадия Афанасьева, обвиненного в подготовке терактов в Крыму, и на Юрия Солошенко, шпионившего против России. Для Глищинской выбор был как на войне - обмен или до 15 лет тюрьмы с изъятием рожденного в неволе сына Никиты.
"Я не сбегала от правосудия"
- Конечно, я благодарна всем, кто вытащил меня оттуда, - глядя на сопящего в кроватке Никитку, его мама уже не ищет слов. - У меня ведь никакой надежды не было. Но смотрите, что получается: те же Савченко, Афанасьев или Солошенко - национальные герои, а я - преступница, которая сбежала и не является в суд. Меня ждет уголовное дело по особо тяжкой статье "Измена родине". Уже без меня было заседание суда, я отсюда прислала справку, что с Никиткой находилась в больнице, написала заявление, что согласна в режиме видеоконференции участвовать в суде. Молчание. Если я вернусь, попаду за решетку, не вернусь - объявят в международный розыск. Но я никуда не сбегала. Раз уж есть договоренность между Украиной и Россией об обмене, то надо признать, что меня вывезли в Россию, те, кто арестовал - Служба безопасности Украины. Вот я и хочу достучаться до ООН и ОБСЕ: я не сбегала от правосудия! Нужны подвижки в системе международного права, чтобы от статуса невозвращенца оградить и меня, и других. Со мной в СИЗО сидели восемнадцать человек, обвиненных в сепаратизме. Они, как и я, не признают своей вины. Что будет с ними?
Глищинская, как истая одесситка, пытается глянуть на ситуацию с иронией. На улицах Одессы висит социальная реклама: былинный герой в погонах СБУ зовет народ разоблачать "бытовой сепаратизм". Перстом он указывает на его проявления - митинги против власти, "антиукраинские" посты в социальных сетях, расклейка листовок против роста тарифов ЖКХ или обвала гривны - это и есть дорога в секретную тюрьму СБУ. Люди смотрят на растяжки как на недоразумение. Елена мимо одной из них, у старого городского СИЗО, проезжала каждый день на работу. И была уверена, что плакат, призывающий доносить, "мимо одесситов". Даже когда ее, главного редактора телекомпании "Свободная волна", помощника депутата Верховной рады Виталия Барвиненко спецслужбы задержали на сутки, Глищинскя была спокойна. Она с коллегами ехала в Измаил рассказать о создании Народной рады Бессарабии, подтвердила, что выехала на день раньше, чтобы отдохнуть у моря. Потом месяц исправно ходила на допросы в СБУ. Ей знакомые твердили: "Беги". Она как пол-Одессы: "За мной ничего такого нет". Прошел месяц. Утром в половине шестого ей в дверь позвонили. Знакомый голос следователя СБУ попросил открыть. Елена повернула ключ.
- Меня вжали в стену, - она смотрит в пол, - катком ввалились человек шесть-восемь. В балаклавах и бронежилетах, с оружием. Я шепчу: "Тише, дети спят". Мужа не было. Они подняли детей, приказали идти в школу. Нам не дали даже переглянуться. Детьми горжусь. Испугались, но вида не подали. До сих пор с Максом, он младший, о том утре не говорим.
Обыск шел до семи вечера. Компроматом стали книги по истории Одесской области и Бессарабии, литература, привезенная из России, ее телерепортажи. Так журналист стала "главной сепаратисткой Одессы" и "организатором Народной рады Бессарабии". Но узнает она об этом она много позже. А вечером женщина переступила порог того самого СИЗО, мимо стен которого проходила и проезжала тысячи раз.
Донос ради свободы
В "пресс-хате" - отстойнике-распределителе, где заключенных держат два-три дня, ее кантовали месяц. Ее до сих пор во сне душат спертый воздух камеры, тусклый свет, прикопченный дымом от папирос, там курят, как дышат, и кошки, кошки. Они в камерах, в коридорах, в столовой, везде. Жрут, когда хотят. То, что остается, надзиратели развозят по камерам. В котле каша снизу подгоревшая, внутри сырая, сверху липкая от воды. "Не ешь, падла? - беззлобно пошутила надзирательница, увидев новенькую. - Привыкнешь".
- Я привыкла, - она смотрит в упор. - В СИЗО не выкурила ни одной сигареты. Стаж курильщицы у меня больше пятнадцати лет. Была то в шоке, то плакала. Потом поняла: спасет барьер между "этим" и мной. Все курят, я - нет. Все матом и на "фене", я - нет. Все смотрят телевизор, я читаю. Занялась йогой, английским. Инстинкт. Иначе люди опускаются или сходят с ума. Даже надзиратели. Они копируют заключенных, а потом не видят, как грань разделения стерлась.
Над ней сначала посмеивались. Когда увидели, что не пронять, начали "разговоры говорить". "Воскресение" - это о чем?" - ткнули в ее книгу две девочки лет двадцати. Обе сели за убийство своих младенцев. "По пьяни", - не скрывает одна. "Малость не рассчитала силу. - Ни тени раскаянии у другой. - Та еще рожу". "Это Лев Толстой о нас, - отвечает Глищинская. - Ну, что 150 лет назад у них было в тюрьме, как сейчас". "Да ладно. - Не верят. - И сериалы?" "Мыло" о неземной любви - это святое в женской камере. Поэтому, когда "сепаратисточка" занималась йогой, всем было не до нее.
- А мне с ними, - признается Елена, - как на воле. Тюрьма ведь такой же мир, как и свобода, только там все пороки и достоинства в миллиметре друг от друга. Когда поймешь, что достоинства есть и у воровок, торговок наркотиками, убийц и мошенниц, идеализировать никого неохота. Нас политических было пять женщин. У всех сепаратизм и подготовка терактов. Осталась одна Катя Фотеева, остальные подписали признания, чтобы отделаться условным сроком. А уголовницы не подписывают признание и ждут следствия годами. И их маринуют до вызревания.
Глищинскую тоже в первый месяц не допрашивали. Когда заметили, что убийцы с ней чуть ли не закорешились, повезли на допросы. Они проходили по одному сценарию. В 8-9 утра ее привозили в СБУ, до 14.00 она в наручниках сидела в коридоре. Являлся следователь и "по-хорошему" предлагал признаться в том, что "вы действовали по заказу Москвы, чтобы развалить Украину". Давил: "Признаетесь, выпустим с условным приговором". Она изменила сценарий: записывала контраргументы и вручала их следователю под подпись.
- У нас есть признания вашего подчиненного, что вы глава преступной группировки сепаратистов Бессарабии, - последовал контрприем.
Когда она подготовила новые записи со свидетельскими показаниями о том, что ее в раде Бессарабии не знают, ей предложили сознаться в том, что она вместе с депутатом Верховной рады Виталием Барвиненко летала в Москву, где их завербовали российские спецслужбы. От нее опять требовались только признание и подпись. Обоснование ей выложили на стол как убойный козырь - показания на суде "сепаратиста", получившего условный срок и бежавшего в Россию.
- Только не называйте его фамилию, - просит Елена Глищинская. - Я не хочу делать подарков СБУ. Это же расчет как цепочка: каждый друг на друга должен дать показания, иначе на свободу не выйти. И тот политзаключенный не бежал, он выехал ценой показаний против меня. Он принял правила игры, а мне к пяти годам за "сепаратизм" добавили десять за "измену родине". Я идеально подходила для продолжения игры - женщина, двое детей, "все признает, все подпишет"...
Она отказалась. "Пока", - отрезал следователь. И ее перевели в камеру на двоих - к убийце, которая сошла с ума. Глищинская вошла к сумасшедшей, зная, что беременна.
Она отказалась. "Пока", - отрезал следователь. И ее перевели в камеру на двоих - к убийце, которая сошла с ума. Глищинская вошла к сумасшедшей, зная, что беременна.
Чувство справедливости убийцы
Спросить женщину, как она смогла забеременеть за решеткой, как к психу в камеру шагнуть. Начинаю нести ахинею про женщин Великих французских и русских революций, беременевших в тюрьмах и ссылках, чтобы и самой выйти, и мужа вытащить.
- Нам было не до этих мыслей, - Елена, чуть смущаясь, поправляет волосы. - Мы добились, чтобы мой муж Ярослав, адвокат, стал моим адвокатом. Я с ним могла встречаться часто, и, конечно, было не избежать того, что я забеременела. Мы не революционеры, специального расчета не было. Когда я поняла, что жду ребенка, встал вопрос - оставлять? Тут еще эта сумасшедшая... Я сразу подумала: "Там свет не выключается, если что..." А получилось как с тюремной едой: не ешь, не ешь, но есть-то надо. Так и с сокамерницей. Она же женщина, библиотекарь. Гибель мужа ее надорвала, она опустилась, по пьянке убила соседку, в СИЗО тронулась умом. Закона требовала: чтобы ее "лечили" не кошки в СИЗО, чтобы заключенные в медсанчасть попадали не за взятки, а по медицинским показаниям... У убийц, если они не маньяки, как у касты, вообще особое чувство справедливости. Только они не знают, как им распорядиться.
- Она вам посоветовала: "Оставляй мальца"?
- Это была следующая камера и убийца. Ей 69 лет, обвинили в заказном убийстве. К тому времени у меня живот было видно. Мы с Ярославом давно знали, что оставим малыша. Надеялись: выпустят. Состава преступления, доказательств и следствия нет. Не будут же меня беременную держать?
Ее держали. Когда беременность стала заметной, запретили прогулки. Под разными предлогами: нет мест, нельзя кого-то одного в камере оставлять, чаще - без объяснений. Отказали и в еде из дома. У Елены начались кровотечения. Муж добился вызова врача. Тот прописал валерьянку, но не дал направление в медсанчасть: "По тюремным нормам вы еще не беременная". Глищинские подавали иск в Европейский суд, требуя госпитализации Елены в роддом, добились слушания дела в Страсбурге, а женщины Общества многодетных матерей Одессы табором осадили стены СИЗО.
"Па" правозащитного танго
Проснулся Никита. Хотел заплакать, но захрипел.
- Хрипы остались, - мама берет кроху на руки. - Так бывает у тех, кто был на искусственном дыхании...
Никита не дает маме договорить. Смотрит на нее так, что все вокруг лишние. Он еще не скоро узнает, что родился "в рубашке" победы матери в Европейском суде. Иск Елена и Ярослав Глищинские успели приурочить к слушаниям в Европарламенте проблемы политзаключенных Украины и трагедии в Одессе 2 мая 2014 года. Решение ЕСПЧ с предписанием о госпитализации роженицы пришло 21 апреля - за шесть дней до появления на свет Никиты. Но Глищинскую вместо роддома два дня с кровотечением снимают с капельниц и везут в суд. Два дня суды переносят. В роддом она попадает за полсуток до рождения сына.
- Я бы не назвала победой драму Елены Глищинской, - говорит один из инициаторов слушаний в Страсбурге, депутат Европарламента от Латвии Татьяна Жданок. - Она добилась права госпитализации по беременности, но ее не признали политзаключенной - "приняли к сведению". Для Европарламента политзаключенных на Украине, как и трагедии 2 мая в Одессе, как бы нет. Но двойные стандарты, пронизывающие правозащитное движение, не повод для продолжения международного расследования событий на майдане в Киеве, в Одессе и на Донбассе. Его продолжение привело к тому, что Управление Верховного комиссара ООН по правам человека (УВКПЧ. - "РГ") признало, что в Харькове незаконно задержаны от 20 до 30 человек противников киевской власти. И то, что Киев после Харькова не пустил комиссию ООН в Херсон и Одессу, о многом говорит. Опыт Глищинской тоже показывает, что не надо недооценивать международное право, его надо использовать, но нельзя полагаться только на него.
Жданок намерена проверить данные Союза политэмигрантов и политзаключенных Украины, который утверждает, что в стране около тысячи политзаключенных. Рост их числа дало расследование трагических событий 2 мая 2014 года в Одессе, когда погибших и покалеченных жертв пожара в Доме профсоюзов Генпрокуратура Украины объявила его ... "организаторами". Как итог, следствие затягивается, пострадавшие сидят в СИЗО, а футбольные хулиганы и нацисты из "Правого сектора", сжигавшие людей 2 мая, стали активистами правозащитного движения и давят на суды, требуя от них, чтобы узники Дома профсоюзов оставались узниками СИЗО. Расследование "наоборот" получило название "синдрома Одессы". Точно по такому же сценарию несогласных с властью в Киеве, сажают в СИЗО Харькова, Херсона, Николаева, Днепропетровска. По их поводу Киев ведет переговоры с Москвой, предлагая их обменять на 600-700 украинских зэков, отбывающих сроки в России. Параллельно, по данным ООН, украинские спецслужбы похищают родственников ополченцев Донбасса для последующего их обмена на "своих".
- Вопрос стоит ребром, - считает эксперт Российского института стратегических исследований (РИСИ) Тамара Гузенкова, - или мы найдем цивилизованный механизм вызволения этих людей, или как было в бывшей Югославии, в Ираке или в Чечне, обмен заложниками перерастет в бизнес. Нам в условиях кризиса международного правозащитного танго - "шаг вперед, шаг назад" - надо создавать новую систему гуманитарного права. Нельзя таких людей, как Елена Глищинская или Алла Александровская, оставлять в статусе уголовников.
Конвой свободы
27 апреля 2016 года родился Никита Глищинский. Вес три килограмма, рост 53 сантиметра. Он не дышал, отказывали легкие. Его отправили в реанимацию. В тот же день в палату к его матери пришли люди в погонах.
- Вас внесли в списки на обмен в Россию, - сообщил прокурор, - подпишите.
Он протянул документ. В нем было написано, что Елена Глищинская согласна на обмен без сына "в связи с тяжелым состоянием ребенка".
- Стоят, ждут, - Елена говорит, что все еще не может понять, что тогда давило сильнее: послеродовая боль или их любопытство. - Лист не беру. Отворачиваюсь. Стоят. Слышу, пошли. "Обмена не будет", - кто-то из них буркнул уже в дверях.
Потом через помощника прокурора ей передадут, что она упустила последний шанс. От себя помощник добавил: "Ребенку все равно не поможешь, он тяжелый, и видеть его ты не сможешь". Ее месяц не пускали к малышу.
- Этот месяц шел вечность. - Елена смотрит в окно тихого московского двора, кажется, чтобы скрыть слезы. - От обмена отказалась, малыш в реанимации, что с ним не говорят, к нему не пускают. Прокуроры опять пошли: "Подпишите". Еще пару месяцев подержали, я бы тоже, как другие политические, все на свете подписала бы... Держала одна мысль: "Мне нужно сохранить молоко".
Митинги на улицах, муж-адвокат и сама Глищинская добились: ребенка перевели в областную больницу, ее положили в соседнее отделение и приставили круглосуточный конвой - двух мужчин и женщину.
- Пытка, - Елена снова и снова поправляет волосы, будто вместе с ними может поправить мысли тех дней. - Малыш рядом, а к нему не пускают. Конвой со мной и в туалет, и в душ. Хуже, чем в тюрьме. Там хоть в камере нет наблюдения. ... Когда меня пустили к Никитке, они все время были рядом, даже когда сцеживала молоко в бутылочку, сын сам не мог есть, ему заливали через зонд...
- Вы сохранили молоко? - Вопрос вырывается предательски, по голосу понятно, что в это трудно поверить.
- Я и сейчас кормлю грудью. - Елена не понимает вопроса.
После этих слов вспомнился телефонный разговор с ее отцом. Анатолий Романцов говорил о том, что когда снова поползли слухи об обмене, дочь жила между роддомом и судами. На одном из них ее освободили под подписку о невыезде, сняли наручники.
- Я подхожу, чтобы забрать Лену домой, - рассказывает он, - офицеры СБУ перегородили дорогу. Я: "Не имеете права!" А дочь меня словами к стене придавила: "Папа, я не свободна. Это процедура на обмен".
На выходе из здания суда Глищинскую забрал конвой СБУ. Муж шепнул: "Я получил разрешение сопровождать". В роддоме их ждали. Врачи и санитарки собрали лекарства, шприцы, пленки, бутылочки с питанием. "Не дай Бог, - провожали, - в дороге с молоком что случится". Из Одессы выехали в ночь. Лишь на трассе поняли, что их везут в Киев. 600 километров пути мать сына, снятого с аппарата искусственного дыхания, держала на весу из-за тряски. Под Киевом в лесополосе стояли часов шесть.
- Приехали люди из СБУ, - Елена рассказывает, как фиксирует, - ко мне подошел следователь и попросил написать расписку, что я не против перелета в Москву. Так я узнала, куда попаду.
Глищинская сцепляет пальцы рук. Говорит, что тогда они затекли так, что даже не дрожали. Подписав бумагу, она некстати вспомнила начальника СИЗО. Он больше ее переживал: "Жду не дождусь, когда вас переведут куда-нибудь подальше". Как в воду глядел.
________________________
Досье "РГ"
Число политзэков растет
По данным Управления Верховного комиссара ООН по правам человека, на февраль 2016 года на Украине удерживались от 20 до 30 политзаключенных.
По данным Союза политэмигрантов и политзаключенных Украины, в стране число "политзэков" тайных тюрем СБУ превышает 150 человек.
По данным представителя Киева в Минской контактной группе Виктора Медведчука, Украина готова обменять до 1000 заключенных на 600 украинских заключенных, отбывающих сроки лишения свободы в российских тюрьмах.
Источники - ООН, Союза политэмигрантов и политзаключенных Украины
"Я отказываюсь от обмена"
В СИЗО Одессы сидят двое граждан России, проходящих по делу о событиях 2 мая 2014 года. Евгений Мефедов в 2013 году купил квартиру в Одессе и переехал туда жить. 2 мая он получил травмы, обвинен в организации массовых беспорядков, вины не признает и отказывается от обмена.
- Я не согласен менять свободу на свободу для террористов, - заявил он в суде.
Россиянин Максим Сакауов задержан 2 мая 2014 года на основании наличия у него российского паспорта. Обвиняется в участии в массовых беспорядках.
Источник - секретариат представителя Киева в Минской контактной группе Виктора Медведчука.
Кто следующий за Глищинской?
В начале июля в Харькове заключена под стражу депутат Верховной рады четырех созывов, лидер харьковских коммунистов Алла Александровская. Ее обвиняют в сепаратизме и получении 9 тысяч долларов от спецслужб РФ.
В Киеве задержан украинский журналист Андрей Бородавка, выдворенный из РФ за нарушение миграционного режима. Его арест поднимает проблему ответственности России за депортацию украинцев, обреченных на преследование на родине.
В СИЗО Одессы содержат 5 журналистов, Харькова, по разным данным, - от 7 до 15, Херсона - 4.
Источник - Союз политэмигрантов и политзаключенных Украины.
Источник: rg.ru
